Вечерний свет - [58]

Но тут наше продвижение вперед вдруг застопорилось, потому что внимание эсэсовцев отвлекли громкие сигналы автомобильной сирены. К тому месту, которое мы уже успели наречь вратами жизни и смерти — бог знает, как нас в такие моменты еще хватало на поэтические образы, — подъехал огромный черный «мерседес» в сопровождении еще двух машин. Именно в этот миг я удостоился лицезреть «черного палача»: огромная фуражка с черепом, бесформенная туша, обтянутая черным мундиром, руки в белых перчатках, словно приклеенные к животу.

«Черный палач» стоял в открытой машине; вокруг него сразу замелькали золотые и серебряные шнуры и нашивки, а вскинутые в приветствии руки опустились по первому же его знаку. Так это, значит, он, сказал я себе, вот он какой; притом я, как и все остальные в толпе, понятия не имел, кто же это был. Колонна вновь пришла в движение, а он стоял и рассматривал нас с таким каменным лицом, не выражавшим ни злобы, ни какого бы то ни было интереса вообще, что исчезала последняя искра надежды.

Третий в колонне передо мной — рослый, красивый мужчина с венгерскими усиками, тащивший на спине тяжелый мешок, — получил знак свернуть направо. Но тут в лице «черного палача» что-то шевельнулось: вероятно, этот мешок привлек его внимание. Какой-то шарфюрер тут же бросился вперед с такой стремительностью, как будто читал мысли начальника и не нуждался в словесном приказании, отданном во всеуслышание. Пробежав несколько шагов, он вырвал из рук мужчины мешок, в котором, как, вероятно, предполагалось, хранились заботливо оберегаемые таинственные еврейские сокровища.

В эту минуту замерли все звуки не только на площади, но и на прилегающих улицах, да и во всем городе; слышалось лишь беззаботное чириканье воробьев где-то на крышах.

В мешке был ребенок — маленькая черноволосая девочка лет семи, которая сразу встала на ножки и растерянно заулыбалась, оглядываясь; рукоять хлыста над ее головой показала налево. Я заметил, что девочка была удивительно, до смешного похожа на своего отца. И тут началась сцена, для которой площадь все это время как бы готовилась стать подмостками. Ибо когда один из эсэсовцев начал наотмашь стегать хлыстом мужчину с усами, отгоняя его вправо, когда тот, словно не чувствуя ударов, протянул молитвенно сложенные руки к стоящему в машине, когда девочка, вдруг перепугавшись, замерла на месте и зарыдала, уставившись на отца, — «черный палач» на виду у всех повелительно выбросил вперед руку, приказывая прекратить избиение.

Был слышен только воробьиный гомон. «Черный палач» усмехнулся и подал знак мужчине с усами. Теперь и тот заулыбался. И когда рукоятка хлыста указала мне путь направо, я успел заметить, что отец и дочь, держась за руки, улыбаясь и не сводя глаз друг с друга, направились налево, к перевалочному пункту.

19 апреля

Было около трех часов ночи, когда Млотек меня разбудил — впрочем, без особого труда, потому что сплю я очень чутко. Вероятно, сперва я проваливаюсь в сон, как в колодец, но нервы мои остаются напряженными, точно спринтеры в ожидании стартового выстрела. Вот уже несколько дней я ношу с собой заряженный пистолет, но то ли из-за того, что до моего сознания еще не вполне дошел сам факт наличия у меня оружия, то ли из-за того, что в глубине души я сомневаюсь в своей способности воспользоваться им, — во всяком случае, при первом же шорохе я вскакиваю весь в холодном поту, охваченный страхом первобытного человека перед чащобой, на каждом шагу таящей опасности.

Млотек сказал из-за двери: «Началось!» Я открыл ему, не зажигая света. Пока я одевался, он рассказал, что полчаса назад получил известие с той стороны. Немцы готовятся к утру начать карательную экспедицию, со всего города подтягиваются к границе гетто значительные силы. Значит, на этот раз они и впрямь решили окончательно очистить Варшаву от евреев, если уж воспользоваться их лексиконом. Будущее сразу показалось мне простым и легким: спасение означало свободу, гибель тоже означала свободу. Меня ожидало нечто невообразимое, и я называл это нечто свободой. Я выглянул в окно, во мрак, уже колебавшийся от шороха чьих-то шагов. После всех слухов и волнений истекших суток каждое ощущение, каждое предчувствие, каждая мысль приносили теперь лишь облегчение.

И когда мы с Млотеком вышли в темноту улицы, я мог думать только о том, что я называл свободой или освобождением. В сновании множества невидимых ног я улавливал не панический страх, а четкое исполнение заранее намеченного плана, твердую решимость, сквозившую и в приглушенных голосах людей, сбивавшихся там и сям в кучки, и в звуках, сопровождающих обычно, сборы в дорогу. Подойдя к одной такой группе, стоявшей у ворот, Млотек попросил огонька. Вспыхнувшая спичка осветила автомат, висевший у него на шее; закуривая, он оперся о него локтями. Мимо скользили смутные тени, сгибающиеся под тяжестью поклажи: женщины и дети начали прятаться в убежища.

Проходными дворами и закоулками мы выбрались на улицу Заменхофа. Я сообразил, что боевые группы избегали собираться у всех на виду. По дороге к нам присоединялись разные люди — я лишь позже узнал в них членов нашей группы. Очевидно, мы добрались почти до самой границы гетто; Млотек то и дело менял направление, я следовал за ним по пятам, уже совершенно потеряв ориентировку. Поднявшись по какой-то лестнице, где за одной из дверей слышался детский плач, монотонный, словно журчание ручейка, мы оказались на полуразрушенном чердаке, куда сквозь дыры в кирпичной кладке сочился предрассветный сумрак. Я попробовал сообразить, сколько времени прошло с тех пор, как Млотек меня разбудил. Небо уже посветлело настолько, что за последними крышами гетто просматривалась та сторона. Там все кишело эсэсовцами. Словно только в эту минуту поняв, что такое оцепление, я явственно ощутил железные пальцы, сдавившие мне горло. Никто из нас, всматривавшихся из-под балок перекрытия в шевелящуюся внизу черно-серую массу, не произнес ни слова. Наконец Млотек обернулся к нам и, невесело улыбнувшись, процедил сквозь зубы: «Вот удивятся-то!» На нашей стороне не было заметно никаких признаков жизни, хотя группа Млотека была не единственной, занявшей позиции в этой части гетто.