Вам доверяются люди - [16]

— Да вы же не знаете, что нужно…

— Ну как не знаю? — Окунь потер пухлые руки. — Я же слышал, когда входил: в здании холодно, а истопники вола вертят… Разрешите?

Все еще не раскрыв документы Окуня, Степняк слегка приподнял плечи:

— Попробуйте… В случае чего…

— Помилуйте, я с заключенными умел! — Окунь слегка поперхнулся. — Можете положиться…

Он ловко повернулся на каблуках и исчез в коридоре.

Несколько секунд оставшиеся молчали.

— Н-ну гусь! — вдруг расхохотался Рыбаш.

Львовский вздохнул:

— Сколько еще сохранилось таких типов…

Степняк молча засовывал бумаги нового хирурга в карман пиджака.

У Гонтаря блеснули очки:

— Если б я п-понимал что-нибудь в этих котлах…

— Будет вам, Наумчик! — почти прикрикнул Рыбаш. — Почему вы вечно чувствуете себя за все виноватым?

— Н-нет, п-правда… — волнуясь, начал Гонтарь и замолчал, потому что на пороге операционной опять появилась незнакомая фигура.

Машенька! — воскликнул Степняк. — Значит, отпустили?!

Накануне утром они проговорили добрый час втроем — Машенька Гурьева, Львовский и Степняк. Собственно, Степняк со Львовским только задавали вопросы, а Машенька отвечала. Да, замужем. Да, тот самый капитан, которого ранило за полчаса до официальной капитуляции фашистов. Да, четверо детей (она чуть-чуть порозовела, подтверждая это), старшему уже скоро четырнадцать, а младшей три, отдала ее в детсад. Чем занимается муж? Техник-строитель. Хочет ли Машенька работать старшей операционной сестрой в больнице? Конечно хочет. Она вообще-то уже две недели назад подала заявление об уходе, думала немножко отдохнуть — и куда-нибудь в клинику. А тут приехала Надежда Петровна, говорит, что…

Львовский и Степняк наперебой принялись доказывать, что если уж идти куда, то только в больницу-новостройку. Но главное — надо с первого же дня. А лучше даже прямо сегодня… «Пойдем, Машенька, посмотрим наше хозяйство!» Но Машенька от осмотра уклонилась и со своей всегдашней рассудительностью объяснила:

— Сегодня я там все дела закончу, чтоб завтра с полным правом прийти на работу.

И вот она пришла. Явилась, как будто уже давно работает здесь, — в отутюженном, чуть подкрахмаленном халате и белой докторской шапочке, скрывающей ее пепельные косы. Белое к лицу Машеньке. Вчера Степняк с грустью отметил про себя морщинки на лбу, чуть опущенные уголки губ. Сегодня, то ли от белого халата, то ли от внутреннего возбуждения, Машенька выглядит моложе.

— Отпустили, значит?

— Уволилась, — скупо говорит Машенька и входит в операционную. — Все оформлено. Могу приступить.

Степняк шумно радуется. От радости он даже забыл свою стычку с Рыбашом и, весело поворачиваясь то к нему, то к Гурьевой, торжественно знакомит их:

— Вот вам, Андрей Захарович, правая рука! Львовский может подтвердить: Машенька… то есть Мария Александровна — лучшая сестра на свете! Вы убедитесь в этом при первой же операции. И у нее дар — воспитывать себе помощниц. Теперь я спокоен. Теперь, можно считать, вы обеспечены всем на свете…

Рыбаш внимательно разглядывает Гурьеву.

— Поработаем! — значительно обещает он. — Только заранее предупреждаю: без обид и прочих нежностей. Я этого не признаю.

— И я тоже, — невозмутимо отвечает Гурьева.

3

Вот и наступило шестое ноября.

Для всех — веселый и хлопотливый день, наполненный предпраздничным оживлением, смутным или отчетливым ожиданием радости, предвкушением интересных встреч и особой, свойственной только кануну праздника приподнятостью. Телефоны работают с тройной нагрузкой. Почтальоны сбились с ног, разнося поздравительные телеграммы, письма, открытки. Ребятишки тормошат родителей: «А в цирк билеты достали?», «А на демонстрацию я пойду?», «А в котором часу начало в Лужниках?» В парикмахерских толчея и суета; в женских залах гудят сушилки, мелькают щипцы для горячей завивки, сверкают ножницы, придавая милым девичьим головкам беспорядочный вид. Самые болтливые посетительницы в этот день сосредоточенны и молчаливы: скорей, скорей, скорей, — завтра праздник!

В магазинах — не протолкаться. Домашние хозяйки с озабоченными лицами сверяют содержимое своих раздувшихся авосек с составленными дома списками. «Батюшки, хрен-то не взяла!», «Неужели у вас нет натурального грузинского вина?», «Ой, чувствую — водки не хватит…»

У троллейбусов — длиннющие хвосты, в метро каждый поезд берут штурмом, шоферы клянут пешеходов, перебегающих улицы на красный свет, под носом у машин. На стоянках такси — столпотворение. Завидев издали зеленый огонек, вся очередь мчится навстречу, пытаясь на ходу перехватить машину. Скорей, скорей, скорей, — завтра праздник!

Так во всем городе.

А в больнице-новостройке с семи утра все на местах. Сегодня — открытие. На кухне в котлах и кастрюлях булькает закипающая вода, в палатах сестрички в десятый раз проверяют, хорошо ли натянуты простыни и наволочки. Степняк, перебравшись в свой настоящий кабинет — большую, еще почти пустую комнату с огромным столом, раскладывает в ящиках этого стола чистые блокноты, карандаши и папки. Он примчался сюда ровно в семь и был приятно удивлен, застав всех в сборе. Их еще очень мало, этих «всех», и хотя Окунь уже раза два торжественно говорил: «Наш коллектив», Степняк превосходно знает, что до настоящего коллектива им очень далеко. Еще будут разочарования и приятные открытия, еще предстоит ему с Лозняковой утихомиривать чьи-то страсти, улаживать пустяковые ссоры и узнавать о чьей-то самоотверженности. Еще пройдут недели, может быть месяцы, пока собравшиеся под этой новой крышей научатся думать «мы», а не «я», пока выяснится, что сестричка Раечка с ангельски чистым взором грубит больным, а пожилой, похожий на академика санитар дядя Вася украдкой выпивает на дежурстве. Ох, сколько еще надо сделать, сколько надо переволноваться, сколько усилий приложить, чтоб эти разные характеры обмялись, «притерлись» друг к другу, чтоб все здесь привыкли помнить: им доверяют люди…