Теплая июньская ночь 1941 года. Штаб армии, в которую входит наш Сибирский корпус, разместился на далекой окраине Вязьмы. Город пережил сегодня тяжелые минуты — налет вражеской авиации. В глубине сада саперы заканчивают строительство вместительного блиндажа; железные крыши домов звенят от осколков; улицы города и дворы заполнены жителями: они спешно роют щели и рвы, сооружают баррикады. Неподалеку от моста красноармейцы извлекают из-под обломков дома пострадавших. А в ста метрах, у плетня, расположилась на отдых какая-то часть, и бойцы как ни в чем не бывало готовят в котелках обед. Война!..
Положение тяжелое. Бои идут под Смоленском. Наш корпус, которому придали несколько стрелковых дивизий и средства усиления, заканчивает сосредоточение, передается из резерва фронта в действующую 24-ю армию и с утра 2 июля должен занять рубеж по Днепру, чтобы преградить немцам путь к Смоленску. Туда предстоит выехать и мне — организовать санитарную службу корпуса.
Широченная автострада Москва — Минск приняла и мгновенно поглотила нас в железном потоке: справа и слева со страшной скоростью мчатся машины. На их бортах, на стволах орудий надписи: «Вперед!», «Ни шагу назад!», «За Родину!». Жадно вглядываюсь в лица раненых в столичных автобусах с неснятыми еще надписями «Таганская площадь — Курский вокзал», «Курский вокзал — Красная Пресня»…
— Николай Васильевич, как воевать будем? — спрашиваю я начальника штаба корпуса полковника Маслова, с которым еду к передовой. — Госпитали в пути, санитарных машин нет…
— Ничего не поделаешь, придется изворачиваться, нажимать на порожнячок!.. В общем, товарищ военврач второго ранга, разворачивайте работу!
Разворачивайте работу! Легко сказать!
А раненые не ждут. Первая встреча с ними произошла в медсанбате 17-й стрелковой дивизии. Отзвуки близкого боя доносились в медсанбат. Под тенью деревьев на носилках, с шинелями под головами, молчаливо и неподвижно лежали тяжелораненые — в живот, позвоночник, ноги, туго перевязанные фанерными лубками или в специальных деревянных и проволочных шинах фабричного изготовления. Их подвезли в грузовых машинах, и они терпеливо ждали обработки. Многим уже оказана первая врачебная помощь в частях. Беспокойнее вели себя так называемые «ходячие», те, что и без посторонней помощи могут пройти несколько километров, — их скопилось более двухсот.
Молоденький врач занят сортировкой. Среди раненых много полостных. По опыту знаю, что каждая такая операция длится не менее часа. Время не ждет, врачей не хватает, вместе с другими включаюсь в работу.
Бывают случаи, которых ни одной инструкцией не предусмотришь.
— Что у тебя там? — спросил я пожилого раненого, который бережно поддерживает руками низ живота.
— И сам не пойму: ожгло, поднял рубаху, смотрю, что-то выскочило из раны…, Думаю, может, пригодится…
Я растерянно смотрел то на его лицо с сухими, потрескавшимися губами, то на выпавший из брюшной полости сальник.
— Ложись, сейчас же ложись! — Не дожидаясь носилок, подхватил его на руки и вместе с санитаром понес в палатку. Подбежала сестра и, бережно поддерживая раненого, стала помогать нам.
— Я и сам бы дошел, — подал он голос, — тут недалечки до палатки, вон и поболее меня раненые лежат, а я еще ничего, и сам дойду.
После нестерпимого зноя июльского дня прохлада просторной операционной палатки. Белоснежный внутренний намет, прозрачные стекла маленьких вставных окошек, новенькие, пахнущие краской портативные операционные столы, неторопливые движения сестер, склонившиеся над ранеными фигуры врачей — все проникнуто спокойным ритмом и хирургической дисциплиной.
Освещенный тёмно-красным заревом недалекого пожара, раненый лежал, задумавшись.
— Ну, так как это ты разгуливаешь по передовой? — спросил я, начиная готовить его к операции.
Он ничего не ответил. Наклонившись, я увидел разительную перемену: вялое, безучастное лицо, закрытые глаза, пропадающий пульс — налицо была классическая форма шока. Распорядился дать раненому большую дозу возбуждающих средств. Прошло несколько минут. Он полуоткрыл глаза, посмотрел вяло на меня, тяжело вздохнул и поник безжизненно головой. Медлить с операцией было смерти подобно, и я ее сделал. Оперированный на самолете был вывезен в тыловой госпиталь.
Не успел я подготовить нового раненого, как раздалась оглушительная команда: «Воздух!» — и следом за ней пронзительный, сверлящий свист. Поспешно накинул на грудь оперируемого марлевые салфетки и замер у операционного стола. Сестра с протянутым скальпелем в руке вся вдруг сжалась, как будто ей стало очень холодно, «Скорее бы!» — думаю. Внезапно все исчезло.
Очнулся я минут через пятнадцать — двадцать. Остро пахнет взрывчаткой. Первое ощущение — сильно печет. Осматриваюсь: верхушки деревьев точно срезаны бритвой, через просвет безжалостно палит солнце. Операционная палатка исчезла, словно растаяла в воздухе. Кто-то заботливо наклоняется надо мной, о чем-то спрашивает, но я не слышу. Долго всматриваюсь и узнаю командира медико-санитарного батальона. Он оттаскивает меня в сторону и укладывает на скошенное сено рядом с моим раненым.
