«В Вашем дружестве — вся моя душа, вся моя жизнь» - [13]

Презренье смерти, торжество отмщенья —

Им предалась в тот день я[116].

Эта Пюи-дю-Фу меня сильно раздосадовала. Если бы она и вправду любила г-на де Гриньяна, то давно бы уже все это прекратила; мы же видели, что единственной причиною последних ее поступков была одна лишь ярость против Мирпуа, который загнал ее в угол этими двумя десятками подписей. По природе своей она не способна принять ни одного взвешенного решения. Их разорение наделало много шума. Я ей вчера прямо сказала: «Знайте же, сударыня, Ваш братец воспользовался нашим искренним к Вам уважением и втянул нас в свои делишки. Если бы все то, что произошло нынче, случилось тремя годами ранее, то г-н де Мирпуа не имел бы ни малейшего основания отказать нам в ратификации под предлогом расстройства в делах». Только вот ответа от нее не дождешься. Побежит к дверям, не подслушивает ли кто, убедится, что там никого, и все равно ничего путного не скажет. Жалкое создание. Повсюду только и разговоров, что о распродаже из этого дома: то что-нибудь из крупных вещей, то какие-нибудь мелочи. Дурная голова ногам покоя не дает — лучше не скажешь.

За военную кампанию в Бретани страшиться не стоит. Осталось совсем чуть-чуть, поверьте уж мне, трусихе. Думаю, что поеду туда в компании со старшим д’Аруисом.

Самочувствие мое в порядке. Добрейший Делорм приказал отложить порошки до зимы, а пока три дня кряду попить его отвар; лучшее средство по такой жаре. Говорит, что худшее позади.

Штандарт[117] моему сыночку вконец опостылел. Помните наше безумное увлечение Дон Кихотом? Так вот, нынче он за сотни лье от того мыса, о котором, помните, мы ему все уши прожужжали[118]. Все, что есть ныне вакантного, истребовано либо для раненых братьев, либо для безутешных семей погибших, так что было бы непозволительно и бесчестно вставать у них на пути без крайней нужды. Предоставим же Провидению распутывать нити судьбы бедного нашего штандартюнкера; я же изо всех сил стараюсь его утешить. Если все-таки соберусь ехать, то прежде непременно сообщу адрес, который надо будет указывать на письмах. Что ж! Это мой крест; видно, таков уж печальный мой удел.

Переправьте мне с оказией то стеганое одеяло из дамаста; из него выйдет неплохой полог на Вашу кровать. Если в Лионе или Авиньоне попадется что-нибудь подходящее для занавесей, задника, спинки, подзора, рюшек и прочих милых штучек, то мы готовы будем к ним добавить три очаровательных оборки, а то в наших краях к ним совершенно нечего подобрать; получается, точно камзол с пустыми прорехами. Вот и будет у Вас по сходной цене целых две кровати со всем, что полагается. А больше Вам пока ничего не нужно. Хотим заказать для Вас ковер у королевских ковроделов; это было бы как раз то, что нужно.

Друзья нашей путешественницы[119], заметив, что их нечистая игра разгадана, стараются обратить все в шутку и выдать за забавное недоразумение; а коли что-то-де и было не так, так уже устроилось. За настоящее и будущее ручаться не берусь, а за прошлое — извольте, со времен избиения младенцев в этих краях ничего горше не случалось. Суверенитет прочен как у короля Фарамонда[120]. Quanto[121] в домашнем платье предается забавам в обществе дамы из дворца[122], а та от радости, что с ней считаются, млеет от счастья, готовая удалиться, будто простая горничная, по первому же движению век. Думаю, что писем у Вас прибавится, и рассказы малознакомых людей не окажутся Вам в тягость; все это по моей просьбе ради моего, а также и Вашего удовольствия на время моего отсутствия, стало быть, до пятницы, ибо я рассчитываю вернуться в Париж не ранее полудня в субботу.

Прощайте же, мой ангел. На сегодня достаточно. Вот уже звонят к вечерне.

Круженье колеса моей жизни вам хорошо известно.

Стоит чудная погода, я постараюсь больше ходить пешком, и одному Богу ведомо, с какой бесконечной нежностью в это время я буду думать о Вас!

Вечер четверга

Сделала все как хотела, моя милая. Однако, видно, не судьба мне побыть в одиночестве. Утром я, как пай-девочка, выпила свои два стакана сенного отвара. Причесываться не стала; и до полудня оставалась spensierata[123], дабы не нарушить протекания естественных процессов. Только я со всем этим управилась, как на тебе, шестерка лошадей с каретой. А у меня к обеду, кроме единственного голубя, ничего. Оказалось, это чета де Вилларов с г-жой де Сен-Жеран и младшенькой посланницей[124]; не смогли отказать себе в удовольствии по столь чудной погоде сюрпризом нарушить мое уединение, а заодно и показать г-ну де Виллару известные Вам сады. Можете представить, чтó тут началось. Повар тут же принялся жарить-парить цыплят, голубей, словом, отобедали честь по чести. До шести вечера гуляли пешком, а потом подъехал экипаж нашего Аббата, где восседал он сам в окружении г-на де Куланжа и м-ль Мартель. Они привезли с собой куропаток. Так что плакало мое блаженное и столь вожделенное одиночество.

От бедного г-на де Санзеи по-прежнему никаких известий; нет его ни в списках погибших, ни среди раненых, ни среди попавших в плен. Гийераг справился даже у Его Высочества, нет ли у того новостей; Король милостиво ответил, что весьма опечален этим событием, но ума не приложит, что могло с ним приключиться. Можете представить, каково сейчас нашей бедняжке. Новости Вам пусть лучше перескажет г-н д’Аквиль. Меня заботит только осажденный Трир; как бы сына туда не перебросили. Мне бы толику Вашей решительности, чтобы признать, пусть уж лучше в Германии, чем на мессе у миноритов