«В Вашем дружестве — вся моя душа, вся моя жизнь» - [14]

. Ваши соображения по этому поводу не могут не вызывать восхищения.

Барабанщики пробарабанили было про воссоединение обеих подруг, но не тут-то было, его так и не случилось[126]. Первым среди барабанщиков был, конечно же, Бранка с доченькой. Об этой парочке Вы и без меня все знаете. Известный Вам куплетец[127] — сущий шедевр, и, кстати, то, что до сих пор никто не выболтал имени сочинителя — это тоже своего рода шедевр.

Принц д’Аркур потерял одного из братьев, а г-н де Гриньян — дальнего родственника[128]. Право не знаю, сколь значима эта утрата лично для Вас, здесь же она сродни иголке в стоге сена.

Еще я узнала, что покойный Сен-Люк[129] в письмах к маршалам Франции всегда ставил Монсеньор, ибо к их числу принадлежал и его батюшка, у графа де Гиша те же резоны; для всех остальных это становится нормой, и коль скоро приходится к ним писать, то копий по этому поводу уже не ломают. Я согласна с г-ном де Помпонном и советую вам оставить пререкания на этот счет с г-ном де Вивонном.

Королевские замашки[130] укоренились нынче так, что Вам и не снилось. Вставать нам более уже не пристало, никого вокруг мы не замечаем. Недавно одна безутешная мать, заливаясь слезами после гибели своего лучшего в мире мальчика, попыталась было на коленях испросить у Короля разрешения сохранить за семьей его должность. Она даже не остановилась. Тогда эта несчастная г-жа де Фруле[131] со стенаниями повалилась ей прямо в ноги, взывая о милосердии. Та прошествовала мимо и даже не замедлила шага.

Вы спрашиваете, сильно ли расстроила г-на де Ларошфуко гибель г-на де Тюренна. Разумеется, очень сильно. Что до его сына, так он лез в самое пекло. Можете порасспросить Ла Гарда; он подтвердит, что второго столь же честного и неподкупного при дворе не сыскать. Сейчас они все вместе в Лианкуре и Шантийи. Кому-кому, а ему-то будет что Вам рассказать. У Вас тысяча причин порадоваться встрече с ним. И курильницу он, кстати, Вашу захватит[132]. Господин кардинал приказал Вам ее переправить незамедлительно, и, похоже, досадует, что я не сделала этого ранее. Представить не могу, с чего это вдруг Вы решили, что отказаться от этой безделицы вышло бы честнее. Либо я несу вздор и ничего не понимаю в жизни, либо Вы собираетесь поступить до крайности неучтиво и бестактно, чего ранее за Вами не водилось.

Письмо кардиналу де Буйону от г-на де Гриньяна я переправила. С минуты на минуту жду Вашу «Венгерскую королеву» и за нее заранее стократ говорю Вам спасибо[133]. Обещаю поделиться с г-жой де Виллар. Ваше участие — такая прелесть. Наш аббат вволю поторговался за Ваш ковер; он обойдется Вам в двести тридцать ливров, хоть бахрома у него искусственная, как у г-жи де Верней. Добрейшая ЛаТрош наконец-то успокоилась. Ходили разговоры, что братец Табины сражался, как юный Марс, и вроде бы сразил своего противника, но все это одни разговоры[134]. На сегодня прощайте, бесценное мое дитя. Все Виллары от Вас без ума. Мы с ними много говорили про это; они просто обожают Вас и очень высоко ценят. Прощайте же, моя милая, свет души моей. Целую дорогих моих внучат. Я очень тревожусь за малышку, зная что за отраву ей приходится глотать[135]. Я определенно виню во всем одну кормилицу, Полин тут ни при чем, а эти твари, что птицы залетные, а нам переживай потом за бедных малышек, за то, что они всю жизнь будут себя поживой чувствовать.

Пятница, 23 августа <1675>

В нашем «дневнике» пора ставить точку. Г-н де Куланж и м-ль Мартель уже собираются в обратный путь; я же думаю тронуться завтра поутру. Намеревалась было с ними, но г-жа де Пюисье любезно взяла на себя труд уговорить г-на де Мирпуа на ратификацию[136]. Она исполнена желания горы свернуть, прислала мне письмо и просит быть у нее завтра после обеда с кем-нибудь из Гриньянов или с аббатом де Куланжем. Мне непременно нужно туда поспеть. Что до событий дня нынешнего, то, по моим наблюдениям, г-н де Куланж имеет намерение поведать Вам о них лично. Нежно и тысячекратно Вас целую, прежде чем уступить ему перо.

Госпоже де Гриньян Париж, понедельник 26 августа <1675>

Вам смешно, но я и вправду вечно что-нибудь забываю. Вот, к примеру, забыла, что г-н Давонно от Вашего имени просил адрес г-на д’Аквиля; в моей последней записочке[137] на это, конечно же, не хватило места. Это на улице Вилледо, а пока, моя милая, не стоит мне слать писем для передачи. Боюсь, что я получу их уже в Бретани. А в другое время это такая радость, и было бы нехорошо с Вашей стороны лишить меня ее. Я также написала шевалье, приложив Ваше последнее письмо.

Пришло время доложить Вам о нашем разлюбезном Мирпуа. Итак, г-жа де Пюисье всерьез озаботилась этим делом. В субботу утром я вернулась из Ливри. Сразу после обеда отправилась к ней; увидела, что она вне себя от злости на г-на Мирпуа, у которого, говоря по совести, нет никакого резона противиться ратификации, если не считать того, что он самый бесчестный человек во всей Франции: мелкая душонка, взбалмошный, извращенный ум, он труслив и злопамятен, панически страшится делать людям добро и упивается возможностью довести до отчаяния всех, кто имел неосторожность связаться с ним. Ему нашептали, что имущества г-на де Белльевра достанет, чтобы погасить долги, и что если кто-то разоряется, то вступает в силу шестилетний срок давности