«В Вашем дружестве — вся моя душа, вся моя жизнь» - [11]

ранее уже обрели покой у ног своих властителей, но даже без этого г-н де Тюренн, я думаю, был бы достоин стать первым. На всем пути следования скорбной процессии ее сопровождали слезы и стенания, шествия, давка, поэтому кортежу велено было прибыть в конечный пункт под покровом ночи; позволь они проследовать ему через Париж днем, весь город погрузился бы в печаль.

Недавно из одного надежного источника мне передали, как придворная братия, желая выслужиться и занизить потери, вздумала угодить Королю известиями о новых и новых эскадронах и даже батальонах, якобы вступающих в Тионвиль и Мец. Заподозрив в их словах пошлую лесть и усомнившись в цифрах, наш Король с присущей ему галантностью ограничился одним-единственным замечанием: «Вас послушать, так их у меня стало больше, чем было». Самый изворотливый из них, маршал де Грамон, нашелся немедля: «Ваша правда, Сир, им достало времени нарожать детей». Вот и все, что показалось мне самым забавным из наших пустячков, но это чистая правда.

Только что объявился Ваш интендант и сообщил о возвращении повара. Говорит, что и один из форейторов уже здесь, а лакеи приедут следом[95]. Он тут порассказал такого, что к вам в Прованс ни одного управителя больше не сыщешь. А эта дикая история с обмороком кормилицы, когда сказали, что она подхватила дурную болезнь; и как ей пришлось оголиться, чтобы Вы своими глазами могли убедиться в обратном. Похоже, всем досадил ваш дворецкий, который, судя по рассказу, всю прислугу морил голодом, а сам в это время жировал со своими приятелями. Мне самой, как Вы понимаете, все понятно, и я охотно допускаю, что все они мошенники, но коль скоро из Гриньяна разъяснений нет, то представляю, что за толки могут идти о Вашем доме, и вряд ли поверенный господина кардинала придет в восторг, прослышав о порядках в доме своего родственника. Назовите же мне, однако, хоть пару причин, кои вынудили Вас прогнать этого малого. В ваших замках правда зачастую запрятана глубже, чем у нас при дворе.

Прибыл курьер, который своими глазами видел в Трире маршала де Креки. Мы все снедаемы тревогой за г-на де Санзеи; известия о нем донельзя противоречивы. Одни говорят, что он в плену; другие — что погиб; третьи — что он в Трире вместе с маршалом де Креки. Все это вздор. Трир по-прежнему в осаде. Король как-то высказал господину Главному[96] свое удовлетворение по поводу того, что его сын в безопасности. «Сир, — ответил тот, — я бы предпочел, чтобы он был ранен или оказался в плену; полное отсутствие опасности пугает меня более всего». Король уверил его, что тот поступил правильно. Много говорят также о выезде в Фонтенбло. При одном воспоминании об этом чудном уголке земли мне все еще делается больно, все там исполнено для меня сердечного трепета и грусти. Для окончательного примирения мне надо в следующий раз встретить Вас именно там[97].

Г-жа де Тоскан затаилась у себя в Гизардии[98] на Монмартре. Своему окружению она заявила, что первые визиты отбили у нее всякую охоту выезжать, и первой сообщила это г-же де Рарэй[99]. Все полагают эту аскезу чрезмерной. Она в чем-то напоминает Диану Арльскую[100], сомневаюсь, однако, чтобы нынешний образ жизни дал ей повод улыбнуться.

Недавно у меня был кардинал де Буйон. Он весьма тронут Вашим письмом и не сомневается в его искренности. Глаза его по-прежнему полны слез. Я рассказала ему о Ваших переживаниях. Он упросил меня дать ему почитать письма, где Вы об этом пишете; я не стану противиться, большей чести и представить себе невозможно. Я покажу ему заодно и письмо от шевалье, которое невозможно читать без слез.

У меня сегодня было много гостей. Процедуры[101] пошли мне на пользу, подруги мои ни на шаг от меня не отходили. Предметом беседы послужил Ваш портрет; прямо на глазах он превращается в шедевр. Это, видимо, оттого, что Миньяр[102] больше не берет заказов.

Прощайте же, моя милая, свет души моей. Распусти я язык, и чего бы я только не наговорила Вам про свое нежное к Вам отношение? Поверьте слову, милая, кроме меня ни одна душа не исполнится к Вам большей любви и уважения, ибо моя привязанность не знает меры; тому можно найти уйму всяких причин. У меня вовсе не было намерения распространяться на эту тему, просто порой не получается остановиться. На самом деле, я хотела передать сердечный поцелуй г-ну де Гриньяну. Ему все еще не до охоты? После моего отъезда ничего у вас не переменилось? Как там наши внучата? Полин[103] все хорошеет? Карапуз наш шишек себе еще не набил? А моя как? Меня-то еще помнит?[104] Боже мой! Милая моя, с какой же радостью я бы всех вас расцеловала!

Заранее прошу прощения за ошибки, которые во множестве могут встретиться в письме. Где найти сил все перечитывать?

Госпоже де Гриньян Ливри, среда 21 августа <1675>

На самом деле, милая, как было бы хорошо, окажись Вы тут рядом со мной; сегодня утром я приехала сюда в одиночестве, измотанная вконец; Париж высосал все мои силы, и оставаться там далее я не могла ни минуты. Нашего аббата задержали дела; меня же до субботы ничего не держит, и вот я здесь. Завтра тихо и спокойно в третий раз сделаю все свои процедуры. Похожу пешком; надеюсь, это пойдет мне на пользу. К тому же будет возможность если не постоянно, то сколь угодно долго быть мыслями с Вами; всякий уголок, всякая полянка — все будет мне напоминать, как год назад мы бродили здесь вдвоем. Но какой контраст! Думы о Вас переполняют меня нежностью, но Ваше отсутствие словно бы обрамляет их горечью и заставляет сердце болезненно сжиматься; впрочем, для черных мыслей у меня будет еще целый вечер. А сейчас так приятно придаваться беседе с Вами, сидя в знакомом Вам крошечном кабинетике; ничто меня не отвлекает.