В стороне от фарватера. Вымпел над клотиком - [51]

И вот теперь Александр Александрович стоял на мостике, и, как всегда после срыва, его терзали нехорошие предчувствия и болел правый бок. Все ему казалось немило, все делалось не так, а рулевой стоял на руле просто безобразно.

— Старпом, поставьте на руль этого рыжего черта, который отдает якоря раньше моей команды! — приказал Сомов.

«Рыжий черт» через минуту цепко сжал рукоятки штурвала. Судно следовало в потоке отстающих, обгоняющих и встречных судов по гармонической кривой фарватера. При этом лоцман не успевал произнести команду: каким-то шестым чувством Горохов предупреждал его намерения, словно повинуясь мысленным приказаниям. На мостике стояла напряженная деловая тишина, как всегда при плавании в узкостях.

— Гуд, вери гуд! — слышалось время от времени лоцманское одобрение. — Экселент сэйлор! — проговорил, обращаясь к капитану, лоцман, указывая глазами на Горохова.

Так, в течение трех дней два различных лоцмана Гулля одинаково восхищенно отметили превосходную выучку матроса Горохова Василия Ивановича…

— Старпом! Этого рыжего считайте старшим рулевым. Ставьте его на руль в узкостях и при швартовках, — сказал Сомов, когда сдали лоцмана и «Ока» легла на нужный курс.

Так деловая характеристика «рыжего» триумфально оформилась за один рейс. Он стал значительной фигурой, оставаясь скромным и держась в тени. Горохов никому и никак не напоминал о своем профессиональном превосходстве.

Он берег и накапливал спасительную положительность — про черный день.

Поскольку он окончательно отказался от самоанализа и решил жить как жил — черные дни впереди предстояли. До какого-то определенного момента Горохов еще мог за себя поручиться. Но после этого, частенько неуловимого, момента — тормоза отказывали, и тут уж Василию Ивановичу сам черт был не брат… не сват и не шурин… Нет, определенно — черные дни предстояли… Одна теперь была надежда — что после всего Сомов сразу его не выгонит, не спишет с «Оки».

С приходом в советский порт Горохов осторожно «встряхнулся». В одиночестве отправился он к доброй знакомой, где все разрешалось. Он немного опоздал на вахту, но стоял свой парень, обошлось. Он явился не совсем трезвым, а точнее — совсем не трезвым, но никто не заметил. На «Оке» давно установилась простота нравов. К тому же в ту стоянку менялись старпом и помполит.

Смена административной власти и политического руководства на судне всегда сопровождается некоторым снижением требовательности. Любителям такая смена власти по душе — можно выбрать слабинку. Воспользовался возможностью и Горохов. И — удачно.

В море новому помполиту Горохова отрекомендовали как превосходного матроса. Измученный морской болезнью, Знаменский произвел на Горохова впечатление довольно миролюбивого человека. А новый старпом Горохову показался немного робким, нерешительным. Было похоже, что старпом сам осторожно присматривается к судну, экипажу. При этом большую часть своего внимания старпом уделял именно судну.

Рейс выдался штормовой. Закрепив за собой хорошее мнение, Горохов несколько умерил пыл в работе и уже не рвался туда, куда его лично не просили. Держался он в команде с авторитетным достоинством и стал поговаривать о том, что на «Оке» он человек временный и скоро вернется на «Ладожец», с которого он и сошел-то по недоразумению… Почему он так настаивал на «Ладожце» — он и сам не знал. На «Оке» ему уже определенно нравилось.

Трудный рейс прошел благополучно, судно прибыло в Виндаву.

Виндаву Горохов знал. И Виндава знала Горохова. Здесь его не раз гостеприимно раздевали предприимчивые друзья. И любвеобильные подруги. Знакомства Виндавы отличались такой обширностью, что у Горохова возникли даже затруднения в выборе. После некоторых колебаний он решил навестить Минну Карловну. Эта особа совмещала скромную работу в камере хранения со значительным шефством над торговым флотом. Минна Карловна отличалась благонравностью дамы зрелого возраста. Она обеспечивала умеренное веселье без угрозы вмешательства милиции.

И тем не менее Горохов попал в милицию именно из-за Минны Карловны.

В этот вечер ей пришла в голову блажь поужинать непременно в ресторане. В женском обществе Горохов моментально превращался в рыцаря. Они отправились в ресторан, хотя минуту назад Василий был расположен поужинать в комнатке Минны. Не так шикарно, но зато надежней.

Впрочем, в тот вечер Горохов пьянел не столько от водки, сколько от головокружительного хвастовства. Если бы он совсем не пил в тот вечер, он все равно бы опьянел от собственной матросской славы, слишком долго остававшейся в пассиве и теперь, наконец, выпущенной на волю. Он пьянел от уверенности в себе — той самой уверенности, которая пришла к нему вместе с теми, капитанскими, полутора стаканами…

— Пнмаешь… как было дело… пнмаешь, все растерялись, пораскрывали коробочки, капитан на мостике завыл как пацан — стыдно вспомнить… Ему и самому стыдно, даже приказа не написал, пнмаешь… Вызвал меня в каюту, пнмаешь… это наш-то, грубятина… Это пнмать надо, что он меня в каюту вызвал… пнмаешь? Ну, сели мы, выпили… как люди… Спасибо, говорит, Василь Иваныч, выручил ты меня, грит, судно спас… А то наломали бы дров, как пить дать — наломали бы… Ты, грит, не просто матрос, Василь Иваныч, ты, грит, король в своем деле! Во как, Минна Карловна, — король!