В стороне от фарватера. Вымпел над клотиком - [46]

Правда, если стоянка затягивалась и Горохов снова мог пойти на берег — он знал, что карманы просматривать бесполезно. Благородство его знакомых деятелей не распространялось на деньги. Но это обстоятельство Василия не смущало. Если не хватало денег — он надевал под макинтош два пиджака, а на судно возвращался в макинтоше, накинутом на рубашку. И нисколько не огорчался при том. Такие жертвы его никогда не расстраивали.

Он действовал очень осторожно, но случались и осечки. Как же, в таком деле без осечек не бывает… Но долгое время ему как-то все сходило с рук. Во-первых, он не очень грубо нарушал. И обвиняли его только в отрыве от коллектива, в общественной инертности. Во-вторых, в море он был безупречным матросом. А главное — он каялся всегда чистосердечно. Ошибки свои сознавал. Ему верили, прощали, давали возможность исправиться. И так бы оно и тянулось долгими годами, если б не случай.

В то время Горохов плавал на «Ладожце».

Капитан «Ладожца», знаменитый Шубин, всегда был удивительно терпелив, когда дело касалось людей его экипажа. На самом образцовом судне случаются отдельные срывы, не без этого — если в экипаже живые люди, а не роботы.

Единственное, что могло Шубина вывести из себя, была преднамеренная ложь. Тут уж Шубин ничего с собой поделать не мог: лжи он органически не переносил.

К сожалению, Горохов плохо знал слабое место своего капитана.

В одну из стоянок «Ладожца», в день отхода, Горохову нужно было непременно сбегать на берег. Во-первых, он договорился с приятелями пропустить за воротник отходную стопку, во-вторых — на четыре назначил свидание некоей блондинке. Ни от первого, ни от второго ему не хотелось отказываться. И дело, таким образом, касалось в одинаковой мере и гороховского сердца, и его чести.

Но вот беда, вот особенность жизни на этом свете: когда человеку особенно сильно чего-нибудь хочется — на его пути, как правило, встают серьезные препятствия и чрезвычайные трудности.

Судьба заботится о нас…

Короче говоря, именно в день отхода старпом поставил Горохова на вахту к трапу.

Отнекиваться было неловко, ставить больше — некого, все люди при деле. И Горохов начал изнывать от творческих усилий, стараясь выдумать убедительный предлог…

Когда, около трех часов, старпом вышел на палубу и проходил мимо, Горохов уже держался за щеку и смотрел в глаза старпому мученическим взглядом, слегка пристанывая.

— Что с вами, Горохов? — спросил старпом.

— Зуб, — не сразу, из-под руки ответил Горохов и нехорошо застонал. — Рвать придется, не иначе… разрешите в поликлинику сбегать… товарищ старпом, — с паузами сказал Горохов, глядя немигающими глазами на медяшку трапа. Медяшка лучилась от солнца, глаза Горохова начали слезиться.

Старпом про себя выругал всю стоматологию — за то, что она не может обеспечить моряков стопроцентными челюстями, — а Горохову сказал:

— Я постою у трапа, а вы сходите к нашему медику, посоветуйтесь. Если он даст направление в поликлинику — валяйте, я отпущу.

Старпом и сам не знал, почему он направил Горохова к медику. Зубы такая вещь, что уж если человек за щеку держится — и немедику все ясно. Но старпом направил, то ли по наитию, то ли по многолетнему опыту предотходных дней…

Горохов нырнул в среднюю надстройку, продолжая держаться за щеку и охать. В коридоре он столкнулся с капитаном и застонал с удвоенной силой.

— Зуб? — спросил Шубин, который понимал в зубной боли.

— У-м-у, — не разжимая рта, промычал Горохов.

— Так сбегайте в поликлинику.

— Старпом не пускает.

— Странно… Скажите старпому, чтобы зашел ко мне.

Горохов повернулся и побежал по коридору назад, потом остановился.

— Выходит, я пожаловался на него?

Шубин улыбнулся.

— Нет, он мне нужен по другому поводу.

Шубину понравилась щепетильность матроса Горохова. Вот такую команду он всегда мечтал иметь на судне — людей, чутких друг к другу. Этот Горохов просто молодец…

Через несколько минут, благополучно миновав судового медика, Горохов сбежал по трапу на причал. Нижняя часть его лица была укутана теплым шарфом до самых глаз. Старпом и посоветовал укутать. Чтобы ненароком не застудить. Чтобы хуже не было.

Почти сразу за Гороховым по трапу спустился капитан Шубин. Он шел в пароходство по судовым делам. Впереди себя Шубин заметил сгорбленную от боли, несчастную фигуру Горохова. И посочувствовал матросу. От сопереживания у Шубина даже кисло стало во рту и под какой-то старой коронкой заныло.

Выйдя из ворот порта, Горохов, вроде бы нечаянно, оглянулся. В это время капитан был скрыт от него проходящим автобусом. Не увидев Шубина и никого знакомых, Горохов аккуратно снял шарф и скатал его трубочкой. Шубин уже хотел было подойти к Горохову, пожурить матроса за мелкое пижонство: если зуб ноет, можно на десять минут и поступиться презентабельностью.

Но Шубин не успел подойти. В облике Горохова вдруг исчезли все признаки физического страдания: он засунул руки в карманы и независимо двинулся по улице. Такое быстрое перевоплощение несколько удивило Шубина.

Следуя один за другим, они прошли поликлинику водников. На углу следующей улицы Горохов с достоинством вошел в буфет. Было ровно четыре часа. Блондинка уже ждала.