В стороне от фарватера. Вымпел над клотиком - [43]

— Н-да, Игорь Петрович… Не обрадовали вы меня своей откровенностью… Хотя и спасибо вам огромное за нее… Вы подтвердили мои самые худшие догадки относительно Александра Александровича… и радоваться такому совпадению — не хочется… Зачерствел он в своем мире, просто удивительно, до чего… Конечно, от капитана зависит слишком многое, чтобы можно было обойти его стороной… не тот случай… Значит, мы можем либо остаться где-то сбоку от фарватера, вне жизни, в стороне от главных событий… либо… либо надо что-то решать… А что?.. Если необходимы жертвы, всегда жертвуют малым ради спасения большего. Но, черт возьми! не хочется ничем и никем жертвовать! вот в чем беда… Нажертвовались в свое время… пора бы научиться людей беречь…

— Это правильно, Николай Степанович, я согласен. Но Сомов — особый и сложный случай… Он даже симпатичен своей убежденностью, он бывает даже великолепен в своем хамстве…

— Да? вы тоже заметили?

— Конечно, и многие, не один я. И вы, судя по вашему вопросу. Обаяние хама, убежденность труса — это ведь тоже продукт определенного времени, сами породили, самим и расхлебывать…

— Да, вы точно сказали, Игорь Петрович.

— Я думал об этом, а Сомов подбрасывает материал для размышлений, не скупится…

— Да уж, в такой щедрости Александру Александровичу не откажешь… Но мне кажется, нужно все-таки попытаться открыть глаза нашему капитану… На действительность, на него самого… Надо бы попытаться сохранить его в коллективе. Ведь наших каютных рассуждений о его консерватизме — мало. Практически мы еще ничего не сделали… И я, честно говоря, не знаю пока, с чего начать. Может быть, он все-таки пойдет с нами вместе? Как вы думаете?

— Не знаю, Николай Степанович, не знаю. Не сочтите за трусость, но мое положение сейчас в пароходстве оставляет желать много лучшего… Обстоятельства сложились паршиво, и на «Оку» я пришел не своей волей. Сомов не один такой в пароходстве, есть у него двойники, немного, но есть. С одним из них я уже не сплавался… Поэтому мне не хотелось бы искать ключи к сомовскому сердцу. Боюсь, что они вовсе утрачены, эти ключи…

— Хорошо, Игорь Петрович, я понимаю вас. Последний вопрос, если не возражаете…

— А стоит ли, Николай Степанович? Мне кажется, прошло слишком мало времени, чтобы всерьез обсуждать ваш последний вопрос…

— А вы правильно догадываетесь, о чем я хочу спросить?

— Я не догадываюсь, я точно знаю.

— В таком случае я прошу вас изложить свою точку зрения. И — с такой же откровенностью, без экивоков.

— Хорошо, Николай Степанович. Я знал, что вы меня спросите об этом, только ошибся в последовательности вопросов. Должен вам сказать, вы зря приписываете себе пассивность, близорукость, ищете в своих делах непоправимые ошибки. Это вы зря — пока, во всяком случае, — зря. Вы так мало плаваете, что любые решительные шаги, предпринятые вами раньше, сказали бы только о поспешности, о необдуманности. Поверьте, я не утешаю вас. На море, без детального знания морской жизни, надо уметь торопиться медленно. Истина проверенная. Но всему есть предел. Пора начинать действовать, если вы уже чувствуете уверенность в себе. Не то вы привыкнете к тому, что творится здесь, и врастете в наши безобразия. Как, говорят, это случилось с вашим предшественником на «Оке». И будут вас за глаза звать не помполитом, а помпой, который накачивает сознательностью, а сам…

— Что сам?

— А сам пляшет под сомовскую дудку, делает вид, что на борту все спокойно… все нормально…

— Понимаете, Игорь Петрович, дело ведь не в дудке. Все сложнее…

— Я-то понимаю, Николай Степанович… Я-то понимаю. Но я не обязан требовать такого же понимания от матросов. Те рассуждают проще и прямее: помполит не замечает капитанского хамства, в машине у нас стармех ничуть не лучше Сомова на мостике, и не поймешь — то ли здесь торговое судно, то ли исправительная колония… И кроме того, Николай Степанович, молодые ребята терпят такое обращение до поры до времени. Помяните мое слово: если ничего не изменится на «Оке», когда-нибудь не избежать взрыва. Кто-то не выдержит, сорвется, и тогда не знаю сколько тонн объяснительной бумаги придется вам исписать.

— Н-да… может быть… Бумаги-то не жалко…

— Бумаги не жалко, Николай Степанович, это я тоже понимаю. Но придется объяснять, почему столько времени попиралось человеческое достоинство на пароходе «Ока». Почему хамы, в каком бы звании они ни были, не получили отпора. И так далее, Николай Степанович, не вам рассказывать…

— Н-да… об этом я уже думал.

— Ну и славно. А то я и сам еле сдерживаюсь, признаться. Сомов явно хочет вызвать меня на ссору, а ссориться мне как раз и нельзя. То ли Александру Александровичу дружок обо мне что-то шепнул… То ли сам он — с такой органической несовместимостью… Не знаю. Во всяком случае — находиться с ним на мостике и просто на одном гектаре мне уже не хочется… Это как раз тот самый случай, когда все может быть правильно по сути, а по форме — голое издевательство…

— Да, Игорь Петрович, я все понимаю, можно не детализировать. Н-да… Ну что ж, у меня к вам все… Хотя нет, еще один вопрос. Вы извините, я видел, как жена вам передавала в последнюю минуту записку. Случилось что-нибудь? Игорь Петрович? Может быть, нужна моя помощь? У меня есть друзья на берегу, и если…