В стороне от фарватера. Вымпел над клотиком - [33]

— Милая девочка, застегните пальто, — мягко попросила женщина. Люся послушно застегнулась. — Двадцать лет назад я так же вот бежала по этой дороге и умирала от горя на этом самом причале… Тогда мне казалось, что наступил конец, все, и жить больше незачем… Сколько я твердила ему: «Выбирай, я или море». И он всегда говорил — «ты», а сам уходил снова. А что поделаешь… И каждый раз я его провожала, и каждый раз думала — все, больше жить незачем… И правду говорят — живучи бабы, как кошки… И знаете, я ведь потом только поняла… потом, спустя много лет — ведь это море сделало его таким, каким я его полюбила, каким люблю до сих пор. И я была счастлива с ним. Очень. И кто знает, может, я была бы не так счастлива, если бы он бросил море ради меня. Такое тоже случается… Вы только не подумайте, я не утешаю и не обманываю вас. В таких делах никто не утешит, пока сама не поймешь…

— А кем плавает ваш муж? — спросила Люся. Она почти успокоилась и, чувствовала себя крайне усталой, вконец разбитой.

— Муж? Муж погиб, в войну еще. Я сына провожала, он третий штурман на «Оке». Володя Викторов…

«Ока» разворачивалась на рейде, потом медленно ушла за изгиб крутого берега. Стало совсем темно.

13

Выйти из залива до темноты все же не удалось. Едва «Ока» развернулась на рейде и Сомов приказал дать полный вперед, на береговой сигнальной вышке подняли сигнал: «Канал закрыт. Прекратить движение, стать на якорь».

Ворчание капитана заглушил грохот якорной цепи. Сомов поддал ногой мегафон и ушел злиться к себе в каюту.

Из залива вышли только в полночь. Спокойная зыбь тихо покачивала судно. Зеленые проблески приемного маячка уползали за корму. Огонек мигал равнодушно, словно засыпая…

Впереди расстилалась мягкая мгла. Изредка в луч мачтового фонаря оторопело влетала чайка. Секунду она летела на ослепительный свет, потом ей становилось страшно, и она, сложив крылья, проваливалась в темноту…

Рейс начался.

Снова море, снова плавание, от которого молодой моряк всегда ждет приключений, бурь, таинственных происшествий. А в действительности сталкивается с прозаическим однообразием пустынного моря. И так — годами…

Что? Вы не согласны? Вы вспоминаете яркие берега Черного моря, пальмы, южное небо, небо голубое и ласковое, небо бархатно-черное с крупными звездами; в вашей памяти оживает красота берега с изумрудными бухтами, причудливыми скалами и золотыми песчаными косами, сбегающими в веселые волны. И конечно, вы помните море — незабываемое море, неповторимое в переливах изумительных красок и в вечном непостоянстве настроений…

Вспоминая все это, поневоле снова опьянеешь от соленой упругости ветра, от бескрайних просторов голубого пространства, от загадочной, всегда далекой черты горизонта, таинственной, всегда зовущей к себе черты, которая отодвигается от вас ровно на столько, на сколько вы попытались стать к ней ближе…

«Какой нужно обладать безнадежно высушенной душой, чтобы назвать море однообразным», — подумает иной читатель. И будет по-своему прав. Если взять за основу море Черное, отпуск…

И тем не менее море удивительно однообразно.

Для моряка существует только одно море — море без берега. Оно тоже не всегда одинаково: оно свирепствует в диком шторме или ласково и кротко. Оно умеет хмуриться, улыбаться, непроницаемо темнеть, становиться хрустально-прозрачным, наполняться устрашающим ревом или замолкать до одуряющей тишины. Неделями оно пустынно, безжизненно, а потом вдруг над мачтами корабля пронесется одинокая чайка, и вскоре из голубого тумана возникнут призрачные очертания далекой земли. Чтобы снова растаять в голубом тумане…

И все-таки, как бы ни изменялось море по цвету, прозрачности и характеру — для моряка море однообразно, как длинный забор, вдоль которого вы каждый день ходите на работу.

Вы говорите «море» — и имеете в виду отдых, развлечение, смену обстановки. Моряки говорят «море» — и в их понимании это прежде всего длительное плавание с бесконечной цепочкой четырехчасовых вахт. Они представляют море сегодня, море завтра, пять лет назад и до скончания дней. И пусть оно красиво, изменчиво, жестоко или радостно — это не главное. Важно, что оно всегда рядом, вокруг них. И — постоянно — между ними и берегом. А берег — берег это совсем другое дело. Берег — это единственно по-настоящему заманчивая вещь, только вы, сухопутные жители, об этом ничего не знаете, потому что вы всегда на берегу…

Словом, море вошло в жизнь моряков в слишком больших дозах, чтобы восторженно предаваться созерцанию его непостоянства и красоты. Поэтому оно очень скоро становится привычным, уже не тянет ежеминутно смотреть на него, сравнивать, восхищаться. Так для вас остается одинаково длинным упомянутый забор, покрашен он зеленью или не покрашен вовсе…

«Постойте, — возразят нам, — а так ли уж верны все эти суждения? Ведь мы слышали, читали и сами видели моряков на берегу, тоскующих по морским просторам. Едва ли их тоска напоминает притворство, уж очень они искренни в своей верности морю. Ну, а если это действительно так, чем же тогда объяснить привязанность человека к стихии? однообразием моря? Оригинально, но, согласитесь, не очень убедительно…»