В стороне от фарватера. Вымпел над клотиком - [35]

И вот на ее глазах блеснули первые слезы. И она заговорила страстно, откровенно, убедительно, как говорит человек, впавший в отчаяние. То был их первый разговор, сразу разрушивший в Игоре Петровиче ощущение гармонии. Разговор, внесший смятение и неуверенность в его душу. Потом он ждал повторения и боялся второго такого разговора. Но Люся долго крепилась…

Впрочем, и до тех, первых, слез Люся впадала иногда в состояние странной возбужденности. Но только теперь Игорю Петровичу становились понятными это возбуждение, непоследовательность ее речи, непримиримый огонек в ее глазах, придававший ей обидное сходство с обманутой женщиной. Да, она говорила о море, как говорит только жена моряка, любящая мужа, доведенная до отчаяния бесконечной разлукой. Разлукой, разлукой, разлукой…

— Ты ведь понимаешь, родной, море забирает тебя целиком, без остатка, всего-всего. И вся жизнь твоя состоит из работы, работы, работы. За что мне любить твое море? зато, что оно отбирает тебя? за те крохи, которые мне перепадают? Честное слово, я уж и плавать не хочу, в бассейн не хожу, мне уже всякая вода противна…

Игорь Петрович вспоминал тот, первый их разговор, и ему было грустно, даже теперь, через несколько лет — грустно.

Люся ненавидела море, как ненавидела бы любую другую причину их долгих разлук. И эта ее искренность только доказывала, как сильно она любит Игоря.

Только беспредельная любовь может заставить выразить вслух свою неприязнь к тому, что так дорого любимому человеку.

Люся оказалась величайшей собственницей, когда дело касалось ее любви и счастья. Игорь Петрович всегда терпеть не мог никаких собственнических проявлений, но эта Люсина особенность, о которой он не знал раньше, и нравилась ему, и льстила. И — заставляла серьезно задуматься. И — вносила смятение в его душу. И это было не очень кстати в его старпомовском положении, когда на нем лежало огромное и хлопотливое пароходное хозяйство.

Но главное, почему это было некстати, — Игорь Карасев не знал и не предвидел никакого решения, не видел никакого выхода. И мучился своим безвыходным положением.

И, как многие мужчины в подобной ситуации, он ждал счастливого разрешения, все равно откуда: от бога, от людей, от самой Люси.

И нам трудно осуждать старпома «Оки». Кто из моряков в таком положении знал выход?

15

В конце вахты Игорь Петрович еще раз определил место судна, подтвердив предыдущее определение астрономическими наблюдениями Луны, горизонт под которой был достаточно четким для взятия высоты секстаном. Поставив точку на карте, он надавил пуговку звонка переговорной трубы с надписью «капитан». В медном раструбе послышалась возня и приглушенно-вопросительное: «Да?»

— Через пять минут поворот, Александр Александрович.

Ступеньки трапа заскрипели под тяжелыми шагами. На мостик вышел заспанный Сомов.

Он появился с недовольным помятым лицом. Как всегда — без приветствий.

На судне никто никогда не слышал, чтобы Сомов сказал «доброе утро», «здравствуйте» или поинтересовался, как чувствует себя штурман или матрос. Такое поведение Сомова было вполне искренним, ему действительно было совершенно безразлично настроение и самочувствие соплавателей. Он весь сосредоточивался на себе и на неисчислимых судовых беспорядках, возникавших, по его мнению, от беспредельной человеческой лени. Разумеется, люди, творящие безобразия, сами отказывались замечать их. Приходилось делать им бесконечные замечания, от которых Александр Александрович невыносимо уставал. Может быть, поэтому его лицо приобрело со временем выражение постоянной тревоги, недовольства и подозрительности.

— Старпом, вы бывали когда-нибудь на ботдеке? — спросил Сомов, упираясь животом в лобовую переборку мостика и не глядя в сторону Карасева.

— Вы заметили там непорядок, Александр Александрович?

— Прежде всего, ответ вопросом на вопрос означает нежелание разговаривать. С вашей стороны это несколько бестактно, старпом: вы разговариваете — как бы вам объяснить? — с человеком старшим по возрасту и положению… А? вы этого не находите? Я могу позволить себе некоторые вольности в разговоре с вами и охотно позволю, если вы заслужите, а вы на это пока не имеете права, старпом. Запомните, пожалуйста. Вот когда мы поменяемся местами и вы мне сможете сказать, что на ботдеке не задраены бортовые лючки бункеров, чехол на левой шлюпке не завязан, а главная антенна не поднята на место, — вот тогда… Тогда все вольности в разговоре будут за вами. Между прочим, я восемь лет проплавал старпомом, и мне ни разу ни один капитан не делал подобных замечаний, до сих пор горжусь этим. Я приказываю вам относиться внимательней к выполнению ваших обязанностей. Вы слишком много думаете о жене, как я заметил, и слишком мало о судне. Рекомендую поступить наоборот: легче будет плавать… мне, во всяком случае. Отметьте точку на карте.

— Я только что нанес на карту место по радиопеленгу и по линии положения Луны. Вы примете во внимание эту точку?

— Нет. При живом капитане можете не утруждать себя астрономическими наблюдениями. Этим вы займетесь, если я внезапно умру в море, царство мне небесное. Если мне понадобится астрономическая точка — я определю ее сам, пока не разучился. А сейчас мне нужно счислимое место, место судна по приборам. Понятно, старпом?