В стороне от фарватера. Вымпел над клотиком - [30]

И капитан отвернулся от штурмана.

Через пять минут Володя постучал в дверь и молча протянул Сомову журналы.

— Положи на стол.

— Есть. Разрешите идти?

— Иди. Да, ты приказал буфетчице принести обед?

— Сейчас иду к ней.

Сомов сделал движение плечами, словно ему стало тесно в собственной коже.

— Знаешь, Викторов, я, наверное, тебя убью… Может быть, даже сейчас… Да убирайся же!

Пообедав, Александр Александрович подобрел. Глаза его сонно сузились. Он нажал кнопку звонка — в дверях вырос тот же Володя.

— Проверь свои часы. Сейчас восемнадцать двадцать пять. Разбуди меня в девятнадцать тридцать, ровно. Понял?

— Есть!

— Что есть, голова и два уха?!

— Разбудить вас в девятнадцать тридцать.

— Разбудить любым способом и при любых обстоятельствах, понял?

— Будет выполнено, товарищ капитан. Можете на меня положиться.

В 19.29 Володя получил от вроде бы спящего Александра Александровича первый удар в живот. Володя не первый месяц плавал под началом капитана Сомова и уже научился кое-чему. Научился, например, пропускать мимо ушей отдельные слова и выражения своего капитана. Но Володя с детства не любил, чтобы его били ногой в живот, даже спросонья. Такой удар мимо ушей не пропустишь… Тогда Володя изменил тактику. Он зашел Сомову в тыл таким образом, что тот никак не мог его достать — и решительно дернул за штанину. Не открывая глаз и не просыпаясь, Сомов разразился трескучей очередью сквернословия. Береговой сон Александра Александровича — не чета его морскому сну. У причала капитан Сомов не терпел, чтобы его будили.

Немного поразмыслив и прикинув все «за» и «против», Володя вышел из каюты, поднялся на мостик и без колебаний потянул рукоятку судового гудка. «Ока» мелко завибрировала от собственного гуда.

— Что такое?! — задыхаясь, выкрикнул Сомов, влетая на мостик.

— Девятнадцать часов тридцать минут, товарищ капитан. Другого способа разбудить вас не было. Мне можно укладывать чемодан?

Александр Александрович недоверчиво посмотрел на Володю, потом на часы.

— Иди вниз и занимайся своим делом, — сказал он. В его глазах промелькнула тень любопытства и, кажется, намек на одобрение: лыбится, сукин сын, как паяц, а службу знает…

12

Кто не любит кофе, кто классическую музыку, кто не терпит белый стих, — Александр Александрович испытывал крайнее отвращение к составлению писем и деловых бумаг. Сама по себе бумага, чернила и процесс изложения мысли на бумаге вызывали у Сомова чувство физической дурноты и повышали кровяное давление. Он не сомневался, что умрет именно за письменным столом от сочинительских потуг.

В качестве неизбежного обмена мыслями на расстоянии Александр Александрович мирился с радиотелеграфным текстом до двадцати слов. Радиограмма свыше пятидесяти слов наводила на него уныние.

Сомов потому и вернулся из пароходства в дурном настроении, что не удалось ему отвертеться от подачи подробного рапорта начальству о своей непричастности к повреждению чужого судна и крана в Кильском канале. Он понимал, конечно, необходимость отражения нападок властей Кильского канала на «Оку». Но ему хотелось, чтобы морская инспекция взяла на себя всю работу по составлению соответствующих бумаг.

Однако эта идея не встретила сочувствия в пароходстве. Сомову объяснили: первоисточником всех документов, оправдывающих «Оку», мог послужить только его, капитана, собственноручный рапорт. Написать его следовало немедленно. Это решение являлось волей начальства и было, как ни крути, направлено в защиту его, Сомова, капитанской чести. Поэтому Александр Александрович все же придвинул кресло к письменному столу. На его лицо легла тень сосредоточенного мученичества.

Однако в этот вечер муза, не найдя ни одного занятого делом поэта, забралась в каюту капитана «Оки». Рапорт подвигался неожиданно быстро, прямо-таки бойко, только почему-то некоторые фразы сбивались на стихотворный размер, и Сомову приходилось почти насильно их разрифмовывать.

Все это развеселило Александра Александровича, и он окончил работу без особых усилий как раз в тот момент, когда вахтенный штурман пришел доложить, что выгрузка закончена, лоцман на мостике, а судно готово к перетяжке под груз.

— Хорошо, — сказал Сомов, избегая взглядов в сторону Володи Викторова. — Передай это радисту. Пусть перепечатает к восьми тридцати. Да, скажи ему — письмо важное, ошибки недопустимы.

Нужно заметить, что радист «Оки» славился на весь бассейн как снайпер эфира. Он держал связь с берегом в любых условиях. Бывали случаи, когда из далекой Атлантики он помогал передавать важные радиограммы в Ригу или Ленинград своим неудачливым коллегам, попавшим в беду в водах Балтики. Радист «Оки» вылавливал сто двадцать знаков из эфира прямо на клавиатуру пишущей машинки. Печатал он быстро, безукоризненно грамотно, как профессиональная машинистка, безропотно совмещая в связи с этим обязанности радиста и личного секретаря капитана. Ему доверялось поправлять шероховатости капитанского стиля и подставлять в нужных местах пропущенные предлоги и запятые, к которым сам Александр Александрович давно утерял уважение, как он думал, из-за долголетней привычки к радиообмену.