В стороне от фарватера. Вымпел над клотиком - [25]

— Ты молодец, Люська, — тихо сказал он.

— Ты рад? — спросила Люся. — Правда, ты рад?

Игорь не ответил. От ее шепота, от ее прикосновения у него сладко кружилась голова. Ему вдруг стало неизъяснимо хорошо, спокойно на душе. Продовольствие принято, питьевая вода принята, техснабжение на борту, боцман молодец, у него, Игоря Карасева, будет сын, обязательно сын — и назовут его Жекой. Жека никогда не будет бросать металлолом на причалах, а он, его отец, старший штурман Карасев, никогда не будет подписывать дурацких актов… А он… его отец…

Игорь не ответил на вопрос жены. Он спал.

Боясь потревожить его сон, Люся сидела неподвижно, поддерживая его голову у себя на коленях. Она пристально смотрела на мужа, словно желая перенести этим упорным взглядом черты одного дорогого ей лица на лицо другое. На лицо сына.

Как бы ей хотелось, чтоб они были похожи! как две капли воды, как отец и сын. Она провела рукой по волосам Игоря, по лицу. Он открыл глаза.

— Прости, я, кажется, задремал?

— Три часа дремал как убитый. Это ты прости, я тебя нечаянно разбудила. Ты так замотался, спи, я посижу рядом. Спи, Карась мой родной…

— Сколько там? — Игорь взглянул на часы.

— Рано еще, спи, Карась.

— Что ты — рано, скоро семь, давно пора встать. Сегодня отход, а у меня еще…

— Подожди, Игорь, подожди, не перечисляй, что у тебя еще осталось сделать. Когда ты перечисляешь — ты словно оправдываешься передо мной. А когда оправдываются — значит, чувствуют себя виноватыми, да?

— Ну, в какой-то степени… — Игорь Петрович давно ждал и давно боялся такого разговора. Когда-то, мельком, эта трудная тема уже возникала, но все кончилось благополучно, Люська оказалась на высоте. А теперь… Игорь Петрович давно ждал повторения старой темы, давно. И каждую их встречу в порту этот разговор если и не начинался — то как бы повисал в воздухе: вот-вот разразится. Проходило время, годы проходили, и старый разговор грозил повториться теперь уже на новом уровне. На более высоком уровне. На более категоричном. Значит, сегодня…

Игорь Петрович боялся этого разговора. Боялся, потому что не знал, как будет вести себя, что отвечать. Боялся, потому что Люсины аргументы весомее, значительней, серьезней и… человечнее. Он любил свою Люську, по-настоящему любил. И она его любила. И ему было трудно уходить от Люськи на долгие месяцы, и ей трудно было его отпускать, нелегко было его ждать, как нелегко было брать в руки свежий номер газеты — а вдруг… Ведь газеты так любят морские происшествия…

— Игорь, ты извини, я, конечно, не вовремя с таким разговором, но ведь такой разговор всегда не вовремя, правда? Послушай меня, родной мой. Ведь так жить дальше нельзя… Подожди, пожалуйста, не перебивай, пожалуйста, не перебивай, а то я расплачусь и ничего не смогу сказать. Я сейчас стала такая неврастеничка — прямо противно. Правда, Ига, нельзя так больше. Ты уйдешь в рейс, у тебя будет много времени, — подумай, пожалуйста, обо всем, что я тебе скажу. Может быть, в такой жизни много так называемой романтики, оригинальности — может быть, но все это хорошо только для тех, кто пресыщен обычной жизнью. Или пресыщен, или не любит другого. А мы ведь с тобой и не начинали жить… И мы ведь любим друг друга… Какие-то слова все не те, какие-то слова все легкие, все не те. Ига, подумай о переходе на берег, я тебя очень прошу. Я тебя очень прошу, я тебя умоляю, Игорь… Я думаю, тебе надо переходить, пока не поздно. А если по-честному — пока ты не стал капитаном. Ты уже достаточно поплавал, ты увидел почти весь свет, и все моря, и все-все. Ты только меня почти не видел за семь лет. И я тебя — сколько я тебя видела? всего ничего, пустяки, зареветь хочется, когда посчитаешь, сколько мы были вместе. А я ведь очень люблю тебя, я просто не могу без тебя. Я иногда с ума схожу — так мне плохо…

— И я тебя люблю, Люська…

— И ты… А разве любовь и арифметика совместимы? А я все считаю, считаю, считаю — сколько до твоего прихода, сколько до твоего отпуска, и опять сколько до твоего прихода… Господи, я иногда жалею, что не верю в бога. Ты же знаешь, я не могу ничего обсуждать с соседками, а с господом я бы поговорила… Так хочется поговорить с понимающим человеком, даже с богом…

— Люська, родная…

— Не перебивай, а то разревусь! Ты ведь помнишь, как мы радовались вместе каждой твоей нашивке, каждому продвижению… третий штурман… второй штурман… старпом… Помнишь, Игорь, как я тебя поздравляла: Игорь, ты старпом! вот здорово!

— Конечно, помню, Люсь.

— Я поздравляла тебя, и шампанское пили, а на душе кошки скреблись: старпом… столько лет… И все эти годы — морю, пароходу, воде. А я? А мне? Только тогда я промолчала, тогда я этим кошкам воли не давала. А теперь — не могу, прости меня, больше не могу, я выдохлась. Я уже боюсь. Боюсь оставаться одна, боюсь, что ты станешь капитаном, всего боюсь. Капитану будет еще трудней уйти, тебя не отпустят, да и ты сам, может быть, не захочешь. Сейчас отпустят, сейчас еще не поздно. А я устала — все время без тебя, все время за тебя волноваться, бояться за тебя, все время ждать, ждать, ждать. Я устала, Игорь, больше не могу. И я жду сына. И я хочу, чтобы мы были все вместе. Правда, Ига, пора. Уже пора. Сколько можно, я крепилась, не мешала тебе. А теперь — я прошу тебя. Очень. Меня уже не отвлекают работа, друзья, спорт — все это где-то существует, в стороне. Ничто не радует. Только б ты был рядом. Я очень люблю тебя, очень. Я не могу без тебя больше, правда, родной… Переходи на берег, пожалуйста. Не удастся добром — увольняйся, учись заново, будешь кем хочешь, я смогу работать одна, на еду нам хватит. Давай жить вместе, как люди, правда… Меня даже близость твоя не радует, я все время помню — завтра уйдет, через час уйдет, сегодня уйдет… Я не могу больше, Игорь, Карась мой родной, не могу…