В стороне от фарватера. Вымпел над клотиком - [12]

— Я хочу сказать, помполит, что в области человеческой любознательности существуют, как и во всякой другой области, свои законы, — продолжал Сомов, не дав Знаменскому ответить на вопрос. — Прежде всего, наша восприимчивость не беспредельна, безграничной восприимчивости не существует. Любой моряк вам скажет, что обострение восприимчивости происходит в первые три-четыре года плавания. А потом новые земли, новые порты почти не оставляют следа в сознании. Постоянная смена обстановки притупляет восприимчивость. И это естественно. Даже ребенок вертит калейдоскоп полчаса, час и устает. Заставьте взрослого крутить эту игрушку год — и он возненавидит изобретателя калейдоскопа, как личного врага. Примерно то же происходит с мозгом мореплавателя, только в этом случае не ищешь виновника, а просто перестаешь замечать окружающее. Естественная защитная реакция… Спросите меня, — рокотал добродушно Александр Александрович, — что интересного в Гаване, и сколько бы я ни напрягал свою память, я вспомню только пальмы перед каким-то дворцом, — то, что само лезет в глаза или запоминается само по себе, без усилий. Хотя в Гаване я был всего год назад. Конечно, вам на первых порах все будет казаться необыкновенным, любопытным, интересным, и вы из каждого плавания будете выносить массу впечатлений. Я вам даже завидую. Конечно, и о Лондоне у вас уже есть что вспомнить. Итак, помполит, не поделитесь ли впечатлениями, личными? — не без ехидства подчеркнул Александр Александрович.

Во время этой капитанской тирады Знаменский понял, что Сомову нужно было высказаться и его вопрос о Лондоне носит, так сказать, риторический характер.

— О Лондоне, как и вы о Гаване, я могу сказать немного: красные двухэтажные автобусы, колоссального роста полицейские, тяжелый запах бензина на улицах, полное отсутствие любопытства на лицах лондонцев… Все. Да и это я больше вычитал, чем увидел.

— Да, помполит, немного  л и ч н о г о, для первого раза…

— Должен вам признаться по секрету, — усмехаясь, сказал Знаменский, — моя восприимчивость сильно пострадала от качки. Диву даюсь, как меня не закачало насмерть…

Сомов усмехнулся:

— Ну, от этого редко умирают. Привыкнете, если вы человек сильный, не вы первый. Если слабый — сбежите, не вы последний. Одно хорошо, помполит, — теперь вы точно знаете, на своей шкуре, что плавание — это без всяких прикрас — профессия сильных, сильных физически и сильных духовно. У нас, знаете ли, очень любят эти слова, повторяют их с удовольствием, но частенько — без понимания существа дела. А главное тут — не долдонить о морском мужестве, а знать, в чем же оно заключается, когда люди десятилетиями, без лишнего словоизвержения, ходят по морям, по волнам. Впрочем, — сухо сказал Сомов, — этот разговор нам лучше отложить года на два. Боюсь, вы к нему не подготовлены. Мои суждения могут вам показаться странными, а к фактам, доказывающим исключительную трудность плавания, вы отнесетесь с недоверием. И, чего доброго, начнете спорить. А спорить я не умею. Я сразу злюсь.

— Ну что вы, Александр Александрович, спорить мне еще рано… Моя задача сейчас скромнее — приглядываться, примериваться, научиться в море нормально себя чувствовать, понять специфику жизни на море. Я понимаю свою несостоятельность для такого серьезного разговора, Александр Александрович. И вполне понимаю, что в этом вопросе, видимо, многое накипело и накопилось. Я и раньше много слышал о том, что моряки устают, а берег их плохо понимает. Но сейчас мне еще трудно стать на чью-либо сторону в этом споре, я еще салажонок — или как там у вас называется… Но мне хотелось бы услышать и понять, почему бы моряку, уставшему плавать, не изменить профессию? На каком-то этапе это было бы естественно? Почему не применить свои знания в порту? в пароходстве? в морском вузе?

— Это вы обо мне? — вспыхнул Сомов.

— Не принимайте так близко к сердцу, — сказал Знаменский, почти сердясь. Этот Сомов обидчив и мнителен, как институтка.

— Вы хотите знать, почему я этого не делаю, или вас интересует мое мнение, почему не бросают плавать другие капитаны? — напирал и накалялся Сомов.

— Я полагаю, оба эти вопроса нетрудно объединить, — спокойно возразил Николай Степанович.

— Вы полагаете, — буркнул капитан, немного успокаиваясь. — Ладно, давайте объединим… раз вы полагаете… Вопрос прост для обсуждения и чрезвычайно сложен в жизни. Во-первых, к вашему сведению, для большинства капитанов, даже для тех, которые давно раскаялись в выборе профессии, так называемое суровое море стало, ну если не родным, то во всяком случае понятным и привычным, как старая жена, которую уже давно не любишь, но и бросить не бросишь, потому что привык, да и сам никому не нужен, кроме нее. За точность сравнения не ручаюсь, но, думаю, это где-то близко… Во-вторых, капитаны, как ни крути, люди по меньшей мере сознательные. Уважающий себя капитан знает, что он дорогостоящий специалист, в буквальном, переносном и каком хотите смысле…

Николай Степанович хотел что-то сказать или спросить, но Сомов предупредительно повысил голос:

— Подождите говорить «я полагаю», сейчас я поясню подробней, что такое капитан. Может, это и хорошо, что наше знакомство начинается с такого именно разговора: вы еще человек сугубо сухопутный, и вам безусловно полезно знать специфику капитанской профессии. От этой печки легче танцевать и точнее поймешь соотношение людей на торговом судне. Так вот, специфика капитанской профессии такова, что обладание самыми совершенными теоретическими знаниями в судовождении само по себе еще не дает человеку ни права, ни практической возможности командовать судном. В нашем деле теория приобретает смысл только в сочетании с опытом. Короче, дипломированный штурман, окончивший высшую мореходку с отличием, до предела насыщен теорией морского дела. Я по сравнению с ним почти ничего не знаю. Но попробуйте такого теоретика назначить на судно капитаном… Он вам накапитанит! Даже если ему повезет и он преодолеет трудности плавания между портами, то непременно утопит судно в узкости на подходе к порту или разворотит причал при первой же швартовке…