В стороне от фарватера. Вымпел над клотиком - [14]

Черный от угольной пыли кочегар, боцман и старший механик Жабрев выстроились на ботдеке под мостиком, задрав кверху головы. Они сосредоточенно выслушивали виртуозные наслоения нецензурщины. Все трое, видимо, давно привыкли к своеобразию капитанской речи, из которой только тренированное ухо могло выловить редкие смысловые глаголы и существительные.

Знаменский ничего не понимал. Он был просто ошеломлен. Все происходившее на его глазах содержало так много шума, крика, динамики, что всего этого хватило бы для оформления ужасной катастрофы на сцене театра. Казалось, произошло нечто совершенно непоправимое и непредвиденное: то ли небо рушится, то ли «Ока» тонет.

Между тем накопление смысловых слов в капитанской оратории, видимо, приобрело значение определенной команды: немые участники скандала одновременно устремились по трапу на главную палубу. Тучный боцман в хорошем темпе пробежал между люками, нырнул под полубак и вынырнул снова — уже с ведром и щеткой. Щетку он повелительно втолкнул в руки кочегара. Затем внизу началась та возня с водой и мылом, ради которой сотни лет назад мореплаватели выдумали боцмана.

Николай Степанович сделал шаг к капитану, готовясь задать вопрос, но в тот же момент Сомов повернулся к Знаменскому:

— А вы что торчите на мостике? Вы разве не знаете, что на мостике торчать посторонним незачем?

Лицо Сомова выражало угрозу, глаза смотрели злобно, кисти сжались в кулаки. Знаменскому стало ясно, что разговаривать в эту минуту с Сомовым бесполезно и даже опасно. Что касается кулаков, то Николай Степанович мог такому Сомову дать сто очков вперед, но не решать же разногласия кулаками…

Знаменский пожал плечами и молча сошел с мостика. «Псих, что ли?» — подумал Николай Степанович о капитане и остановился перед кочегаром. Тот яростно драил щеткой стенку надстройки.

— Ваша фамилия Васильев, если я не путаю?

— Васильев, товарищ помполит.

— Объясните, пожалуйста, чем вы так разозлили капитана? Я, признаться, ничего не понял, сплошная специальная терминология…

— Разозлил? Вы думаете, он разозлился? Не-ет, мы тоже раньше думали, что он злится, когда шумит. А он нет, он когда злится на самом деле, даже уборщице говорит «вы» и спокоен на удивление. А расшумелся он правильно. Надстройку вчера только покрасили, а сегодня на палубу вылезает кочегар в грязной робе и прислоняется. Не дело. Краска-то едва стала. Видите, как я измазал переборку…

Николай Степанович непонятно хмыкнул.

— Н-да, а я, признаться, без переводчика и не сообразил бы, — сказал он вслух то, о чем ему следовало только подумать.

— Ну, поплаваете с нами — научитесь и понимать. Это не так трудно. Пропускайте мимо ушей смысловые помехи, а деловые слова сами собой складываются в предложение. — Васильев улыбнулся. — Делов-то…

Знаменский прошел к себе в каюту, сел и задумался. Он испытывал крайнее изумление, может быть, растерянность. Во всяком случае, он был далек от желания рассмеяться или почувствовать серьезную обиду от сомовского наскока. Чувство, которое им овладело, скорее напоминало неловкость, стыд, озадаченность. Ему было неудобно — за капитана. Неудобно — перед моряками «Оки», перед боцманом, перед этим Васильевым, перед стармехом, перед самим собой. В жизни Николаю Степановичу приходилось иметь дело с характерами сложными, со странными взглядами, с бешеными темпераментами. Он знал, что в одном и том же человеке могут сочетаться и уживаться два совершенно противоположных начала, толкающих его от добра к злу. Он видел, как огрубевшие хулиганы проявляли трогательную чуткость и своеобразное благородство, а трусы — невероятное, казалось бы, мужество. Все эти перерождения при глубоком анализе всегда находили простое объяснение.

Но чем же можно объяснить вспышку показного вульгарного гнева со стороны опытного, безусловно умного и, казалось бы, культурного человека? Желанием продемонстрировать неограниченность капитанской власти? расстройством нервной системы? подражанием кому-то другому, кто когда-то был избран Сомовым как идеал человека и капитана?

«Все это непонятно и странно. Во всем этом нужно разобраться», — думал Николай Степанович, но с какого конца разбираться — это ему совсем не было ясно. Он решил откровенно поговорить с Сомовым, откровенно и начистоту, даже рискуя вконец испортить с ним личные отношения. Ведь это же так ясно, так просто, так естественно: крик, грубость, нецензурщина роняют прежде всего его человеческое, да и командирское достоинство… Право же, в наше время дико такое видеть и слышать. Только что перед тобой стоял на мостике капитан, дорогостоящий специалист, умный собеседник. Минута — и капитан трансформируется в хмельного купчишку. Готового топтать людей и бить наотмашь. Дикарь с нашивками, да и только. Какой он к черту капитан, если по-человечески не может говорить с людьми? В морском деле Знаменский, конечно, профан. Но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять всю дикость происшедшего. Понять и категорически опротестовать.

Знаменский, продумав детали предстоящего неприятного разговора, решительно встал, чтобы отправиться к капитану, но в этот момент заревел судовой гудок.