В стороне от фарватера. Вымпел над клотиком - [13]

Александр Александрович покосился в сторону Знаменского и, увидя на его лице живую заинтересованность, продолжал, увлекаясь понемногу и сам:

— Но, предположим, мир не без чудес — и наш условный капитан без аварий добрался до капиталистического порта. На берег подается трап — и к нашему условному капитану в каюту вваливается человек двадцать так называемых представителей. Среди них полицейские, таможенники, судовые агенты, шипчандлеры, санитарные врачи и прочая и прочая. Публика эта умеренно-вежлива, но ухо с ней держи востро, — все они готовы любым способом вырвать у вас доллары, фунты, гульдены, франки, марки, — а способов добыть деньги из капитана-растяпы в двадцать раз больше, чем самих представителей. И не будем забывать, что вся эта публика приторно-предупредительна и предельно аккуратна. И вся — или почти вся — она настроена против тебя, против твоего экипажа, против твоего судна и против твоего флага. А наш условный капитан — бьюсь об заклад — через минуту раскиснет от зарубежной предупредительности, от хорошо тренированных улыбок и условной готовности услужить. Раскиснет — и будет платить где нужно и не нужно, и переплатит втрое…

Александр Александрович перевел дыхание. Не часто ему приходилось выступать столь пространно. Помполит умел слушать, Сомов с некоторым удивлением заметил, что рассказывает с удовольствием.

Он продолжал:

— Причем очень часто капитану в деловых спорах, в сложной ситуации не с кем посоветоваться. То есть, я хочу сказать, зачастую возникают серьезные, экстренные вопросы, и капитан не имеет времени войти в контакт с нашими советскими представителями. В отдельных случаях капитан вынужден принимать решения, не имея четкого представления об обычаях порта и не зная в подробностях местных законов… Всякое бывает. И совсем нередко капитану приходится выходить за пределы судовождения и коммерции, капитан нередко переносится в юридические, даже дипломатические сферы. В этих случаях капитан становится представителем Государства и отвечает своими действиями за честь своей страны. Вы чувствуете, помполит, на какой высоте должен быть капитан торгового судна? И хорошо еще, если капитан прибыл в иностранный порт уверенным в себе, спокойным и рассудительным; хорошо, если его сознание не травмировано подмочкой груза или аварией на миллионы рублей. А гарантией такой уверенности может быть только большой судоводительский опыт плюс опыт жизненный, плюс твердая воля. Капитан судна, опираясь на знание и опыт, должен твердо знать, чего он хочет — от своего экипажа, от любого шипчандлера-предпринимателя, от себя самого. Вот так! А теперь представьте на месте такого опытного капитана нашего желторотого теоретика… Да его с улыбочкой окрутят вокруг пальца, заткнут за пояс и оберут до нитки. А напоследок еще преподнесут сувенирчик. Чтоб дольше помнил…

Александр Александрович вздохнул.

— Конечно, мореходное училище не может обучить судоводителей всему на свете. И не может быть учебника с практическими рецептами на все случаи жизни. Поэтому капитану непременно нужен опыт, свой или заимствованный у старшего поколения. Конечно, лучше свой. Вот потому вы почти не встретите капитана моложе тридцати пяти лет. Вот потому капитан — дорогостоящий специалист…

— Согласен, — сказал Знаменский.

— А вы говорите — бросить судно, оставить мостик кому другому, изменить профессию! Это же дезертирство, дорогой мой помполит! Если я и другие опытные капитаны сойдут с мостиков и пойдут работать в зоосад или займутся разведением клубники, — кто же, по-вашему, станет командовать судами? желторотые юнцы, о которых я сейчас вам рассказывал? — спросил Сомов тоном очень обиженного человека. Будто Знаменский всерьез предлагал ему оставить мостик и разводить клубнику. Александр Александрович умел обижаться. Он даже почти любил обижаться, потому что любил отвечать на обиду, даже мнимую.

— Я имел в виду капитанов, уставших от плавания, — осторожно успел вставить Знаменский.

— Уставших от плавания? Да любой капитан, да девяносто процентов капитанов, проплававших десять лет, к сорока пяти годам страшно устают и страшно изнашиваются! Только это изнашивание и наша усталость не признаются берегом, который почти ничего не знает о жизни капитана. А законы, по которым живет капитан, издаются именно берегом. Надеюсь, этой вы понимаете? И последнее в этом вопросе: ну, хорошо, предположим, я решил бросить плавать. А что я представляю из себя в береговых условиях? черепаха, перевернутая на спину? лещ в банке с чаем? Ведь я годами привык к судну, морю, к подчинению людей. Здесь, на судне, все подвластно мне. И мне это нравится, я никогда не скрываю этого! Думаете, легко себя перестроить?

Знаменский не успел ничего ответить, потому что капитан вдруг мгновенно побагровел и, перевешиваясь всем телом через планширь мостика, буквально заревел:

— Эй ты, чурбан с глазами! да-да, я тебе говорю! что улыбаешься? а ну, подняться на мостик! Живо! Штурман! Вызвать боцмана и стармеха! Быстро! поросячьи недоноски! ассенизаторы!..

Николай Степанович онемел. Капитан стал совсем багровым, вены на его шее вздулись, белки налились кровью, и все последующее, что было им сказано, относилось уже к категории непечатной истерии. Совершенно не верилось, что этот же человек только что убедительно и логично излагал свою мысль о капитанстве. Превращение было полным, мгновенным, словно нарочитым перевоплощением хорошего актера.