В стороне от фарватера. Вымпел над клотиком - [11]

Николай Степанович все же перелез из кресла в койку. Лежа на спине, он чувствовал облегчение, но стоило оторвать голову от подушки, как снова начиналось… Подавленный и злой, он провалялся в койке еще двое суток, отказываясь от пищи и закрывая глаза, если к нему входили. Спать ему не хотелось, есть ему не хотелось, ничего ему не хотелось. Он даже не был уверен, хочется ли ему жить в штормовую погоду.

Физически он окончательно пришел в себя только на подходе к устью Темзы, но душевное его состояние оставалось крайне мрачным.

Когда Николай Степанович с остервенением скреб бритвой колючую щетину, стараясь не смотреть себе в глаза, за его спиной послышался шум, в зеркале появилось отражение старпома. Игорь Петрович еле сдерживал улыбку, а в его глазах угадывалось добродушное понимание ситуации. Он молча стал за спиной помполита.

— Из близких родственников, — не оборачиваясь, сказал Знаменский, — у меня сохранилась старая тетя. Так вот ее, единственную, я не люблю за утешительные речи. Ее просто хлебом не корми — дай кого-нибудь утешить.

— Ах, что вы, Николай Степанович, я ведь знаю, что вы теперь безутешны… Я вас понимаю. Если доктор подаст в суд, придется платить алименты за увечье. Но я зашел не утешать. Я зашел, потому что это входит в круг моих обязанностей — во-первых, и потому что мы с вами тут оба новички — во-вторых. Что же касается вашего недомогания — не придавайте ему трагического значения. А то на вас даже смотреть тошно. И чего вы так убиваетесь?

— Я потерял уйму времени по милости вашего шторма…

— Мерси, Николай Степанович. Шторм такой же мой, как и обратная сторона Луны. Можете взять его себе, дарю безвозмездно. Но раз уж вы так терзаетесь, нам не обойтись без лекции. Только не отрежьте себе ухо, я ее прочту сейчас же, пока вы бреетесь.

— Валяйте, — согласился Знаменский.

— Видите ли, дорогой Николай Степанович, людей, которые совершенно не укачиваются, не существует. Симптомы морской болезни расплывчаты. Укачиваются по-разному. Одни спят мертвым сном, другие вовсе не спят, третьи заболевают обжорством, четвертые объявляют голодовку, пятые теряют сообразительность. И наконец, у некоторых штатских качка вызывает болезненную подозрительность, которая, кстати, не сразу проходит и после шторма. Был на моей памяти такой помполит, не дай бог вам такого осложнения. Если болтает долго и сильно, неделями, как случается в Атлантике, то и старые моряки чувствуют себя неважно. Просто они виду не подают, но видок у них… гм… неважнецкий… Не верьте бассейновым газетам, которые часто пишут о нас: «Он любил шторм», «Он жить не мог без урагана» и прочую дичь. Газетчики не дают себе труда задуматься, как можно неделями жить на качелях без перерыва на обед да еще любить такую жизнь. Такие писаки представляют себе плавание как дешевый аттракцион. Шторма и качки никто не любит, можете мне поверить, их любить не за что, вы, надеюсь, в этом убедились…

Николай Степанович подпирал языком щеку и промычал вместо ответа нечто невразумительное.

— У меня все, — сказал Карасев. — Можете задавать вопросы.

— Скажите, Игорь Петрович, у ваших родителей много детей? Вы не единственный, во всяком случае?

— Два брата и сестра. Какое это имеет отношение к морской болезни?

— Да никакого. Я просто хотел лишний раз отметить, что единственный ребенок в семье чаще всего бывает испорчен.

— Вот спасибо! — Игорь Петрович воодушевленно поблагодарил. — Мне лестно, если я произвел на вас хорошее впечатление. И вы на меня произвели…

— Знаете, Игорь Петрович, а я вполне серьезно. Я все-таки надеюсь, нам с вами долго плавать вместе. И если я верно понимаю обстановку, от слаженности наших отношений будет зависеть настроение экипажа, частичный успех плавания. Во всяком случае, я льщу себя такой надеждой… — И Николай Степанович начал органически врастать в коллектив…

За двое суток стоянки в Лондоне Знаменский познакомился со всем экипажем, побывал во всех каютах и уголках судна. Экипаж понравился помполиту.

Странным показалось только то, что люди «Оки»… как-то не гордились своим судном. У многих даже проскальзывало чуть ли не пренебрежение к «Оке», и почти каждый упоминал название какого-нибудь другого судна, на котором плавал раньше. Отметив в памяти эту неприятную странность, причин которой ему никто не сказал, Знаменский напористо продолжал выполнять намеченную работу. Он так увлекся, что вынес самые бесцветные впечатления о Лондоне: был на берегу всего два часа.

5

— Ну, товарищ помполит, как вам понравилась столица Великобритании? Какие противоречия капитализма поразили вас особенно сильно? — С этими, заранее подготовленными вопросами подошел к Николаю Степановичу капитан Сомов, как только морской лоцман сошел в катер и «Ока» легла на курс по компасу.

В эту минуту Николай Степанович с интересом рассматривал известковые дуврские скалы, еще различимые по корме. Сомов старался казаться радушно настроенным, хотя и не чувствовал к новому помполиту никакого расположения. Как всегда, Сомову было безразлично мнение помполита, но — как часто бывает — при виде нового человека появляются какие-то свои, новые, мысли по разным поводам. А раз у капитана Сомова появились новые мысли, он должен был их высказать. Слушатели у Александра Александровича — вахтенный штурман и рулевой — всегда под рукой. А сейчас на мостике болтался и помполит, обозревал британский берег и хляби небесные…