В пучине бренного мира. Японское искусство и его коллекционер Сергей Китаев - [14]

Шрифт
Интервал

 懐紙 в случае рэнга или тандзаку 懐紙 в случае отдельных танка) и возлагали на алтарь или привязывали к ветвям священных храмовых деревьев[54]. Взаимное дарение стихов, каллиграфически написанных на особой, украшенной фоновыми узорами бумаге и с приложенным символическим предметом (веткой, цветком, декоративным украшением), было частью древней аристократической культуры. Об этом неоднократно рассказывают старинные повести вроде “Гэндзи моногатари” или “Записок у изголовья”. На рубеже XVIII–XIX веков типологически сходную роль ритуального обмена взяли на себя суримоно. Полученные в подарок суримоно было принято наклеивать в альбомы. В результате получались памятные книги дружества, свидетельство широких, важных и приятных связей владельца альбома. Можно уподобить такие альбомы западноевропейским Alba amicorum, известным с XVI века, или – с изрядной, впрочем, натяжкой – гостевым книгам вроде “Чукоккалы” или альбомам уездных барышень.

Спустя сто лет искусство суримоно захирело под влиянием привезенного с Запада печатного станка, но ритуальный обмен новогодними карточками сохранился до наших дней: многие японцы отдают в типографию свой не слишком выразительный поздравительный текст, подходящий всем друзьям и родственникам, типографы находят простенькую картинку, и к 1 января среднестатистический японец рассылает стопки открыток в количестве нередко нескольких сотен[55].

Изобразительной темой многих суримоно являлись натюрморты из символически нагруженных предметов, полное значение которых раскрывалось только при прочтении сопутствующих стихов. Следует заметить, что натюрморты, т. е. композиции, составленные из наборов вещей, не были характерны для гравюры укиё-э в целом. В суримоно же они стали популярны, поскольку эти листы служили, по сути дела, заместителями подарков из реальных предметов. Кроме того, часто эти композиции были чрезмерно навороченными в смысловом да и просто в визуальном отношении. Это коррелирует с обычаем тщательно и многослойно (и, разумеется, изящно) заворачивать подарки в платки-фуросики, чтобы, нагнетая саспенс и нетерпение, их долго раскрывать. Так или иначе, все нарисованные предметы должны были быть связаны с календарем (в год Лошади – зашифровать что-нибудь лошадиное, чем отдаленнее, тем лучше: вроде фамилии Овсов). Но поскольку изображение в суримоно было визуальным откликом на мотивы предложенного стихотворения (часто двух-трех, помещенных на одном листе), то полностью понять программу без чтения поэтического текста было невозможно. А тексты эти изобиловали двойными смыслами, игрой слов, злободневными намеками или отсылками, скажем, к темным даосским легендам. Такие стихи тоже были своего рода завернутыми в оболочку ложных или смешных прочтений ритуальными подношениями-поздравлениями[56].

Здесь следует сделать важное замечание. Все (и многие другие) вышеизложенные соображения поэтики были хороши в теории. А на практике нередко получалось, что за многосмысленностью, возвышенной ритуальной символикой в оболочке фривольных шуток (и vice versa) оказывалась довольно нескладная, переусложненная форма, когда поэт, желая показать свою навороченность, писал попросту темно и вяло. Или – важно оговориться – в каких-то случаях поэтическое высказывание может выглядеть полной банальностью и нескладушками лишь потому, что мы не в силах раскрыть всех контекстуальных или экстратекстовых мелочей, которые были внятны современникам, да и то далеко не каждому. Так или иначе, здесь снова вспоминаются бардовские песни: сколь часто их слова, пропетые под гитару у костра или на кухне и вышибавшие слезу иль сладкий спазм, оказывались, будучи напечатаны в книге или журнале, лишь конфузной бледной тенью тех задушевных песен[57].

Помимо натюрмортов, темой суримоно часто бывали композиции на мифологические темы, сквозь которые проглядывала современность. Еще встречались настоящие визуальные ребусы или зашифрованные календари. Собственно, календарные суримоно явились одними из первых (с конца 1760-х годов). Возникли они из популярных в ту пору, например у Харунобу, календарных гравюр эгоёми 絵暦, где были спрятанные в композиции номера длинных и коротких месяцев. Завершить это краткое введение в феномен суримоно можно словами Дэниэла Мак-Ки, который назвал процесс создания суримоно и его потребления игрой в бисер[58].

Суримоно (а также множество сюжетов с красавицами и многие исторические картины) были построены на использовании приема митатэ, фигурирующего в названии серии. Как основополагающий прием поэтики укиё-э, не имеющий покуда адекватного освещения и даже перевода, митатэ заслуживает хотя бы краткой остановки.

Митатэ – это самая распространенная разновидность художественного приема сюко̄ 趣向, позволявшего связать два исторических и смысловых уровня в одном тексте. Первый был уровнем истории, легенды или классической литературы. Второй – уровнем современности и злободневных мод и событий. Сюко̄ использовался в театре кабуки и в искусстве укиё-э. Делалось это при посредстве “наглядного сопоставления” – так можно попытаться буквально передать смысл понятия 


Рекомендуем почитать
Британские интеллектуалы эпохи Просвещения

Кто такие интеллектуалы эпохи Просвещения? Какую роль они сыграли в создании концепции широко распространенной в современном мире, включая Россию, либеральной модели демократии? Какое участие принимали в политической борьбе партий тори и вигов? Почему в своих трудах они обличали коррупцию высокопоставленных чиновников и парламентариев, их некомпетентность и злоупотребление служебным положением, несовершенство избирательной системы? Какие реформы предлагали для оздоровления британского общества? Обо всем этом читатель узнает из серии очерков, посвященных жизни и творчеству литераторов XVIII века Д.


Средневековый мир воображаемого

Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.


Польская хонтология. Вещи и люди в годы переходного периода

Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.


Уклоны, загибы и задвиги в русском движении

Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.


Топологическая проблематизация связи субъекта и аффекта в русской литературе

Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .


Ванджина и икона: искусство аборигенов Австралии и русская иконопись

Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.