В мечтах о швейной машинке - [45]

В ожидании отправления я поставила сумку на скамью, чтобы не упустить место, и выглянула в окно, решив понаблюдать за последними запоздалыми путешественниками, спешащими к своим вагонам. А среди них с изумлением узнала Филомену и её мужа, одетых как знатные синьоры – она ещё и в огромной шляпе, – за которыми шёл носильщик с двумя большими, тяжёлыми, явно с иголочки чемоданами. Куда это они? Я заметила, как они непринуждённо поднялись в вагон первого класса. Филомена, конечно, всегда любила роскошь и завидовала богатым, которые могут себе её позволить. Но возможно ли, чтобы она потратила все свои деньги на этот маскарад? Впрочем, это теперь не моего ума дело. Равно как и её совершенно не касается, с чего бы я решила устроить себе небольшой отпуск у моря.

Но вот начальник вокзала поднял жезл, и локомотив протяжно свистнул. Я снова села. Когда поезд, сбросив пар, тронулся, Ассунтина крепко сжала мою руку. С тех пор, как мать разбудила её утром, она не проронила ни звука. И не плакала, прощаясь: сосредоточенно делала вид, что в последний раз проверяет, не забыла ли сложить в узелок чего необходимого и не лежат ли свёртки с едой на букваре с тетрадью, не нужно ли завернуть их получше, чтобы не запачкались вещи.

Так и началось наше путешествие. В окнах по обе стороны вагона расстилались поля: редкие деревья, пасущиеся коровы, странной формы гранитные скалы, ослы, гружёные корзинами и перемётными сумками, грядки артишоков и арбузов, работающие крестьяне. Моя маленькая подружка, прижавшись носом к стеклу, глядела во все глаза. Для неё, городской девчонки, родившейся и выросшей в узких переулках, в новинку была каждая деталь – но особенно это бескрайнее небо, эти белые облака, тоже летящие вперёд, но гораздо выше нас, эти хрипло каркающие птицы, этот яркий свет и согнувшиеся под порывами ветра кусты можжевельника... В отличие от неё, я время от времени выбиралась из города, чтобы навестить одну бабушкину знакомую, которая жила в деревне, а после – синьорин Провера, но ещё никогда не забиралась так далеко и всякий раз делала это пешком или в запряжённой ослом телеге. На сей же раз всё было иначе – хотя бы из-за скорости, из-за деревьев, казалось, бегущих нам навстречу, из-за того, что местность менялась настолько быстро, что я не могла даже как следует ничего рассмотреть: только успеешь заметить волов под ярмом или куст боярышника, их уже и след простыл. Но я была рада, что последовала порыву и потратила деньги вовсе не впустую. Синьорина Эстер оказалась права: путешествия и впрямь расширяют кругозор.

Поезд остановился в Г. Если судить по виду из окон, город мало чем отличался от нашего: то, что он был несколько больше, вероятно, можно было осознать, прогулявшись по его улицам или вовсе только пройдя их из конца в конец. Но мы не стали спускаться даже на перрон: поезд стоял здесь всего десять минут, в течение которых из нашего купе никто не вышел. Не появилось и новых путешественников. Я выглянула в окно – было любопытно узнать, не сюда ли направляется Филомена, – но её не увидела. Густые клубы пара – Ассунтина всякий раз смотрела на них, как на настоящее чудо, – и локомотив продолжил свой путь. Через пару минут мы уже снова мчались через поля.

Несколько часов спустя показалось море – пока лишь тонкая синяя полоска на горизонте. Я узнала его, поскольку не раз с восхищением разглядывала картины в доме синьорины Эстер, Мисс и других дам, к которым ходила работать, а также иллюстрации и фотографии в журналах. Интересно, вблизи оно и впрямь такое же синее? Катят ли по нему волны с белой пеной на гребнях, какие изображают на картинах с морскими сражениями? Есть ли там песчаные пляжи с ракушками? Их, ракушки, я обещала показать Ассунтине: сказала, что она может набрать столько, сколько захочет, а после забрать домой. Наши соседи по купе, похоже, привыкли к величественному зрелищу, они почти не выглядывали наружу и боролись со скукой, заводя разговоры с попутчиками. На их вопросы я отвечала односложно, чтобы исключить всякую фамильярность. Теперь наличие компаньонки меня только радовало: присутствие Ассунтины защищало меня от докучливой болтовни, даже когда она, поглощённая видом из окна, делала вид, будто совсем меня не знает, или притворялась глухонемой. А когда какая-то женщина спросила, не дочь ли она мне, и я, чтобы не вдаваться в объяснения, ответила «да», Ассунтина не отреагировала даже понимающей улыбкой.

Не улыбнулась она, и когда на одном из поворотов море, наконец, оказалось вдруг совсем рядом: огромное, скорее зелёное, чем синее, поблёскивающее в солнечных лучах. Я и представить не могла, что оно может быть таким – живым, словно спина огромного животного, наверное, спящего, поскольку ветра не было и водная гладь трепетала лишь мелкой рябью. А Ассунтина, не оборачиваясь, только пробурчала вполголоса: «Рыбок не видно...» Однако сидевшая рядом со мной женщина всё-таки услышала и рассмеялась. «Отсюда и не разглядишь. Зато на лодке отплывай подальше и смотри не хочу. А то ныряй и бери голыми руками сколько душе угодно. Ты плавать-то умеешь, малышка?»