В мечтах о швейной машинке - [46]

Ассунтина не ответила, лишь вопросительно подняла на меня глаза с два блюдца величиной. Лодка? Плавать? Нырять? Об этом мы не говорили, а море хотели только увидеть. Поняв, что она смущена, испугана и поражена одновременно, хоть и пытается не подавать виду, я усадила её на колени и, почувствовав, какая она крошечная и тощая под несколькими слоями шерсти, под платьем и шалью, подумала, что ветер на пляже вполне мог вырвать её из моих рук и унести прочь.

«Не волнуйся, сейчас ещё слишком холодно, чтобы купаться», – успокоила я её и, достав из корзины свёрток с перекусом, жестом предложила ей достать свои.

Доехали мы уже после полудня. Выйдя из поезда, я из любопытства поискала взглядом Филомену и увидела, как они с мужем идут к экипажам, готовым отвезти путешественников в порт. Итак, она собиралась сесть на корабль и уплыть, возможно, за границу. Впрочем, даже останься она там навсегда, я бы скучать не стала, очень уж мне не понравилось её поведение во время расследования и те лживые измышления, что она рассказывала о Мисс. А главное, чего ради? Чтобы комиссар счёл её интересной?

Что касается нас с Ассунтиной, то, несмотря на мои опасения, всё прошло гладко. Одна из монашек встретила нас на вокзале и проводила до лечебницы, находившейся у самого моря. В небольшой комнатке гостевого дома с видом на пляж даже за закрытой дверью было слышно, как бьются о берег волны: накатят – и снова отхлынут, туда-сюда, словно размеренное дыхание. Этот звук сопровождал нас весь отпуск. Днём, пока было светло, мы гуляли на свежем воздухе, а с наступлением темноты перемещались в женскую трапезную, где грелись вместе с монашками и пациентками у большой печи. Лечились здесь женщины самого разного возраста и даже дети, множество детей; все они носили одинаковые робы в серую полоску, у всех, уж и не знаю почему, были обриты головы. После первой же трапезы в их компании Ассунтина вновь обрела дар речи. Теперь она просто заваливала меня вопросами обо всём, что видела, вполне вежливо отвечала монашкам и взрослым женщинам, но с другими девчонками уже на следующее утро превратилась в нахальную плутовку из нашего переулка, которая знала тысячи разных игр, обожала носиться в догонялки, прыгать через скакалку, швыряться камнями, даже плеваться и браниться. Пришлось запереться с ней в комнате и основательно отругать, пообещав, что стоит ей только опозорить меня перед хозяевами, как мы немедленно вернёмся в Л. Она, конечно, поклялась вести себя прилично, даже всплакнула немного, но с натурой попробуй совладай: свобода, простор и свежий воздух совсем опьянили девчонку.

Время от времени, видя её такой буйной, такой неистовой, я временами даже сожалела, что взяла Ассунтину с собой. Монашки, которые, прежде чем меня приютить, расспросили обо мне Эстер и знали, что я не замужем, приняли её за мою помощницу, ученицу, которую я по доброте душевной решила взять с собой. На эту мысль их навели едва зажившие ожоги на руках девочки: юные ученицы, «пиччинины», во время работы, помимо всего прочего, частенько стояли с утюгом наготове. Так что, увидев её в трапезной с тетрадью и букварём, монашки были поражены. Мне пришлось рассказать им о Зите и нашем с ней взаимовыгодном соседстве, а заодно о том, что привезла Ассунтину, которая даже не была мне родственницей, лечиться от пневмонии. «Вот уж поистине Божье дело! – обрадовалась настоятельница. – Только ведь пары дней для выздоровления маловато будет... Передай её матери, если принесёт в наш приют в Л. справку да объяснит подробно, что сказал врач, мы сможем принять девочку совершенно бесплатно до самого лета. Я осмотрела горло, шею – золотухи там, конечно, нет, но дело серьёзное. Хотя... знаешь, оставляй-ка её здесь, чтобы туда-сюда не ездить. А документы вышлешь почтой, в этом я тебе полностью доверяю».

Видя, что девочка счастлива, что досыта наедается в трапезной, безмятежно спит в тёплой, мягкой постели по соседству с моей и уже завела множество подруг, я рассказала ей о предложении настоятельницы и спросила, не хочет ли она задержаться. Объяснить Зите, почему я оставила её дочку в П., было бы нетрудно. Но Ассунтина лишь недовольно скривилась:

– Ты же сказала, в четверг возвращаемся!

– Сказала. Но если хочешь, можем поменять планы.

– Нет, не хочу. Хочу скорее домой, к маме.

– Да ведь мама только рада будет! Морской воздух пойдёт тебе на пользу, и пневмония твоя излечится!

– Останусь – они мне косы обрежут! Нет, хочу к маме!

Убедить её мне не удалось, а брать на себя ответственность, не поговорив предварительно с Зитой, я не хотела. Поэтому отправилась на вокзал и, как планировала, купила обратные билеты на вечер четверга.

Отпуск мой, если не считать постоянной тревоги из-за непредсказуемых выходок Ассунтины, прошёл вполне удачно, хотя и оказался вовсе не таким захватывающим, как я воображала. Я гуляла по песчаному пляжу, вдыхала воздух, который даже пах не так, как в городе, собирала ракушки. Но какого-то особенного счастья мне это не принесло, ничто внутри не перевернулось. Да ещё докучала вечная, только кажущаяся робкой мысль, которую я спешила отогнать... Но синьорино Гвидо определённо не думал обо мне, значит, и я не должна была о нём думать, нет, не должна, этим я только причинила бы себе боль.