В каждую субботу, вечером - [25]

Асмик сердилась на нее.

— Когда же ты влюбишься? Хоть в кого-нибудь?

— Никто не нравится, — отвечала Туся.

— Ты же красивая, — удивлялась Асмик. — Если бы я была такая, как ты, в меня бы все влюблялись! И я бы влюблялась!

Асмик до всего было дело, ей очень хотелось устроить Тусино счастье.

Когда бабушка звонила ей из Еревана, Асмик жаловалась:

— Что делать с Тусей? Она тоскует…

Но в бабушке Асмик не могла найти сочувствия.

— Я этого не понимаю, — возражала бабушка. — Как можно тосковать в наше время?

И начинала длинную лекцию о том, как интересна, многообразна, необычна эпоха, в которую мы живем, только жаль, не хватает жизни, чтобы узнать и увидеть все то, что происходит на земном шаре.

Асмик слушала бабушку и чувствовала себя виноватой в том, что невозможно, непозволительно счастлива, а Тусина жизнь продолжает оставаться тусклой.

Однажды Асмик сказала:

— Наверное, ты до сих пор любишь Ярослава.

Туся даже рассмеялась:

— Вот уж нет.

Оставшись одна, снова вспомнила о словах Асмик. Она не солгала ей. Не любит она Ярослава. Давно разлюбила.

Она не была святой. За эти годы случались увлеченья. И проходили, не оставляя следа.

Ее друзья удивлялись и не одобряли ее. Фенечка сказала:

— Ты прирожденная холостячка, словно Моника Лербье. И вообще, в твои годы…

Витя категорично определил:

— Брак или, во всяком случае, совместная жизнь — это работа. А ты ленива и нелюбопытна.

— Может, и так, — согласилась Туся.

Один Михаил Васильевич, казалось, понимал ее. Он даже вспомнил знаменитое изречение Монтеня: «Брак без любви — вещь предельно аморальная». А может быть, он сказал это потому, что некогда хотел видеть Тусю женой Сережки?..

Асмик переживала за нее. Ей хотелось, чтобы Туся была счастливой, и никак это не получалось, несмотря ни на что!

Она жаловалась Володе и бабушке. Володя равнодушно отвечал:

— Оставь ее в покое. Это же не твое дело!

— Мое! — горячилась Асмик. — Почему не мое? Мы же подруги…

А бабушка неожиданно разразилась по телефону длинной речью.

Бабушка считала, каждый человек заслуживает то, что имеет. Туся не имела ничего, не дорожила ничем, она была пустоцвет, и ей воздалось по заслугам. Ее никуда не тянет, ничто не влечет, она живет по инерции, не думая о том, что будет дальше.

Туся не завидовала Асмик. Отнюдь. Ей было лень кому бы то ни было завидовать. Вернее сказать, она просто старалась избегать сильных эмоций, ей не хотелось ни любить, ни ненавидеть, ни ревновать, ни завидовать.

Самое большее, на что она была способна, — дружба с Асмик. И дружба эта, как ей казалось, до конца исчерпала все ее душевные ресурсы.

Может быть, будь Асмик менее горячей, менее открытой или относись она к Тусе равнодушно, Туся первая отвернулась бы от нее. Отошла и забыла бы, как спокойно, невозмутимо забывала о многих.

Но с Асмик это никак не могло произойти. Одной лишь Асмик было под силу проникнуть в тот вакуум одиночества, который Туся сама, по своей воле, создала для себя.

Приходя к Асмик, наблюдая за ней и Володей, Туся думала про себя: «А что, если это все игра? Что он не любит ее, и тяготится, и не знает, как от нее избавиться?»

А порой ей казалось, — нет, он не играет, просто он добрый по природе, именно из-за своей доброты он старается быть с Асмик лучше, терпимей, нежнее, чтобы она не поняла, что он не любит ее.

Но позднее Туся осознала: это все не так. Он и в самом деле любит Асмик. Любит и дорожит ею, и кто знает, может быть, для него она единственная, самая красивая?

Однажды она пришла к Асмик и не застала ее. Дома был один Володя.

Они сидели друг против друга, она на тахте, он за столом. Сощурив глаза, она разглядывала его хмурое лицо, большие руки, лежавшие на столе, широкие, слегка опущенные плечи.

Она безошибочно чувствовала, что не нравится ему. Он и не пытался скрывать, что равнодушен к ней, к ее женским чарам, к ее, как утверждали многие, ленивому, непринужденному обаянию.

И не то чтобы Тусю удручало его равнодушие, но, как она и сама призналась впоследствии Асмик, в ней взыграло что-то извечное, бабье.

И ей захотелось прощупать его, так ли он безразличен к ней, в самом ли деле поглощен одной лишь Асмик?

— Расскажите мне о вашей работе, — попросила она.

Он поморщился:

— Вас это что, интересует? Или нет никакой другой темы для разговора?

— Интересует.

Усмешка тронула его губы.

— Что-то не верится.

Взглянул на нее. Не первой молодости, чего там, но хороша, ничего не скажешь, и чем-то похожа на обиженную девочку, у которой отняли желанную игрушку. На мгновенье стало жаль ее.

— А вы какая-то такая…

— Какая же?

— Неприкаянная.

Туся даже вздрогнула. Точнее не скажешь. Наверно, и сам не понимает, как оно вышло, — замахнулся и, не подумав, ударил в самое больное!

Он спросил открыто, с присущей ему грубоватой простотой:

— Одиночество, видно, заедает?

Туся широко улыбнулась:

— Хотите знать правду?

— Хочу.

— Спать есть с кем, а просыпаешься всегда одна.

— Я так и думал, — сказал он.

Встал, подошел к приемнику, повернул рычажок. Загорелся прозрачный зеленый глазок. Потом зазвучал рояль.

— Рахманинов, — сказала Туся.

Они сидели, молча слушали концерт Рахманинова.

И она думала, что он нарочно включил приемник, чтобы не говорить с нею ни о чем, не говорить и не спрашивать.