В Большом театре и Метрополитен-опера. Годы жизни в Москве и Нью-Йорке. - [53]

Позднее, часто возвращаясь в своих воспоминаниях к той незабываемой поездке Большого театра, понимаешь, как много интересного было в Вене и каким богатством были наши впечатления… И всё же главным был сам театр – несравненное произведение искусств! Какие залы! Какие фойе! И главное – лучшая акустика в мире. В один из последних дней мы посетили и Центральное кладбище, на котором похоронены великие композиторы: Бетховен, Моцарт, Шуберт, Иоганн Штраус (со своей женой Аделью), Брамс. Строго говоря, могила Моцарта – чисто символическая. Известно, что был он похоронен в общей яме для бедняков. Как это могло случиться – понять даже сегодня почти невозможно. Но кладбище это оригинально во многих отношениях. Например, неподалеку от могилы великого композитора и дирижёра Густава Малера находится внушительный мавзолей… главного бухгалтера трамвайного управления Вены! Как видно, трамвай – в городе начал ходить ещё в конце XIX века.

* * *

И всё-таки тот день удался на славу, несмотря ни на какие эскапады «полковника» Муромцева! На следующее утро мы собрались в дорогу (понедельник – выходной день в Большом театре в Москве). После тёплой Вены и её окрестностей, казалось, что мы летим в какую-то необозримую даль – полёт тот тянулся неимоверно долго, хотя время полёта соответствовало расписанию. Приземлившись в Шереметьево, когда уже начинало темнеть, мы увидели, что на земле лежит довольно глубокий снег. Наш гобоист Геннадий Керенцев неожиданно произнёс слова Кутузова из оперы «Война и мир»: «Вот оно!». Минут десять-пятнадцать ждали пока приедет лестница, чтобы мы могли выйти наконец из самолёта. Лестница ездила мимо нашего самолёта пару раз, но никак её водитель не мог уразуметь, к какому же самолёту он должен был причалить. Наверное, этим и были вызваны слова нашего коллеги. Всё стало снова на свои места.

* * *

Муромцеву вероятно казалось, что работавшие в Большом театре – его студенты в Институте им. Гнесиных. Но он сильно ошибался. И часто ему давали понять о том, что к нему никто не относится сколько-нибудь серьёзно. Здесь работали профессионалы, а не студенты.

Сегодня на сайте «Петровка 38» Еженедельная газета ГУ МВД РФ по г. Москве и Благотворительного фонда «Петровка, 38». Из интервью Анатолия Раса с Игорем Алексеевым:

«А помните легендарного ректора Гнесинки Муромцева Юрия Владимировича? – Это того самого, которого Фурцева пересадила в кресло директора Большого театра? – Именно его! И Муромцев, при первом знакомстве с труппой, произнес незабываемую речь: «В ваш прославленный коллектив я пришел работать с большой неохотой и огромным нежеланием».

Потрясающе!

Той речи я не слышал, но рассказывали, что во время прослушивания музыки балета Р. Щедрина «Анна Каренина» Муромцев выразил своё отрицательное мнение о музыке, как таковой, на что получил угрожающий вопрос Галины Вишневской: «Чего-о-о?» Муромцев как-то застеснялся и дальше тему уже не развивал.

Конечно, «полковник» Муромцев не мог своею властью «выдавливать» Ростроповича из Большого театра. Он был лишь «инструментом», с помощью которого это постепенно осуществлялось. Но и сам Муромцев закончил своё пребывание в театре довольно скоро – в 1972-м году. А через два года Ростропович с семьёй покинул Москву и СССР, как официально это именовалось – «на два года в творческую командировку». «Два года» продлились целых полтора десятка лет. И всё же об одном случае, происшедшем в Большом театре в последние месяцы работы Ростроповича в самом начале 70-х здесь нужно рассказать. Как-то после спектакля «Война и мир», на сцене после всех поклонов Ростропович остался с каким-то своим знакомым. В это время появился Муромцев. Ростропович очень оживился, и сказал подошедшему Муромцеву: «Юрий Владимирович! Познакомьтесь с моим другом – Александр Исаевич Солженицын!» Говорили, что Муромцев мгновенно испарился со сцены. Но вскоре вышел его строгий приказ: категорически воспрещалось в любое время «появление на сцене и за кулисами детей и лиц, не работающих в театре». Почему детей, так никто и не понял. Но не унывавший Ростропович всё же довольно остроумно подшутил над директором, вероятно, здорово его напугав. Конечно, это была довольно острая шутка по тем временам, чего Муромцев не забыл, хотя это уже ничего не меняло в будущих событиях в жизни Ростроповича и Вишневской.

* * *

Через день после возвращения в Москву мы все вышли на работу. Незабываемые гастроли в Будапеште и Вене стали быстро уходить в прошлое. Новая реальность неожиданно вторглась в жизнь многих москвичей и немосквичей. Дня через два я встретил в театре И.В. Солодуева. Он мне сообщил, что мой друг Миша Райцин подал заявление на выезд в Израиль. Я не предполагал, что только начавшийся процесс эмиграции из СССР так быстро захватит многих людей из моего самого близкого круга – вскоре после приезда из Вены подал заявление на выезд наш коллега-скрипач и соученик по Консерватории Семён Мельник. Но Миша Райцин переехал в Москву из Новосибирска лишь шесть лет назад, и известие о его отъезде меня тогда совершенно поразило, прежде всего, из-за исключительно высокого авторитета его как вокалиста в музыкальном мире Москвы. Узнав о его решении, я немедленно посетил его, стараясь понять причины его желания покинуть Советский Союз. «Помимо работы, у тебя здесь очень высокий авторитет», – говорил я ему. «Кроме того вот мы сидим на этом диване в прекрасной новой квартире! Чего же ещё желать?» – пытался я доказать своему другу ненужность его решения. На что получил примечательный ответ: «Если Богу будет угодно, то мы с тобой через некоторое время будем сидеть в другом месте, тоже на диване, и будем вспоминать наш сегодняшний разговор!» Миша оказался провидцем.