Улица - [17]

Наших учителей Дэнни тоже умел довести до точки кипения. Он допытывался, почему в нашем учебнике по истории не упоминается Спартак и ничего не сообщается о попытках Антанты подавить русскую революцию в 19-м году.

— Не те книги читаешь, Фельдман, — говорил историк.

— Съел? Садись, коммунист паршивый.

— А что, если скинуться и отправить его в Россию? Что скажете, ребята?

Мученичество свое Дэнни нес с гордостью. Мало-помалу, шаг за шагом он внедрялся в Кадетский корпус[79] и Ученический совет ФСШ. Сегодня он всего-навсего рядовой ученик, а завтра уже старший кадет, имеет доступ к нашему подвальному арсеналу; и вот уже Ученический совет дозревает до того, что сочиняет петицию с требованием выдачи на обед бесплатного молока и запрета бить ремнем. Меж тем нас в эту пору, когда мы начали отращивать бороды и переходили из девятого в десятый класс, интересовало уже не то, сколько голов забьет «Ракета» Ришар, а то, как соблазнительно скидывает с себя одежды Лили Сен-Сир в театре «Гейити». Предмет нашего последнего помешательства, мисс Сен-Сир, бесподобно изображала Леду с лебедем, но Дэнни и ее не одобрял.

— В жизни не встречал такого сборища разложенцев, — говорил он.

— Да ты хоть ее видел?

— Это же класс!

— Она бреет мохнатку.

— Ты не понимаешь, это же искусство. Она раздевается под классическую музыку.

Дэнни прочел нам лекцию о правах женщин — мурыжил часа два. Сказал, что стриптиз — одна из форм разложения капитализма, и, обратившись к Шубинеру, спросил:

— А тебе, интересно знать, понравилось бы, если бы твоей матери пришлось раздеваться на сцене догола?

Принимая во внимание габариты миссис Шубинер, не приходится удивляться, что мы буквально повалились от хохота.

— Смотри, как бы я не заехал тебе по уху, — прошипел Шубинер. — Нарываешься.

Нас с Дэнни, как выяснилось, кое-что роднило. Ни я, ни он, когда на школьных сборищах пели «Боже, храни короля», не присоединялись к хору. Дэнни вообще терпеть не мог королей и не верил в Бога. Я же не хотел петь «Боже, храни короля», так как не одобрял политики Англии в Палестине. Роднило нас — во всяком случае, я на это надеялся — и кое-что еще. Накануне вечером Сегал — он играл с папой в кункен — сказал:

— Слыхал про эти клубы коммунистической молодежи?

— Ну? — поддержал разговор отец.

— Слыхал, что они устраивают сходки в пятницу вечером?

— Ну? Ну и что?

— Как что? Как это что?

— Не может быть!

Сегал украдкой нацелил свою сигару на меня.

— Тебе пора делать уроки, — сказал папа.

Теперь, когда класс чуть не целиком нападал на Дэнни, я кидался его защищать.

— Дайте и Дэнни слово. У нас свободная страна.

— Скажешь тоже!

— Дэнни тебе сроду ничего плохого не делал.

— Не нравится мне его физия дурацкая, понял? Меня от нее воротит.

Мы с Дэнни после школы возвращались домой вместе, и я намекнул ему, что не прочь был бы познакомиться с ребятами, «ну и девчонками», признался я, у которых более серьезный подход к жизни. Нельзя же ограничивать себя одним спортом. И я рассказал Дэнни скабрезный еврейский анекдот, надеясь таким образом снова подвести разговор к девчонкам. Рассказал любимый анекдот Сегала про Блумберга, но едва я дошел до того, что у коммивояжера, одного из наших, был член что твой батон колбасы, как Дэнни меня оборвал:

— Ты шовинист, — сказал он.

— Шутишь? А что — это плохо?

— Уж чего хорошего. Слушай, хочешь пойти в пятницу вечером на собрание?

— Почему бы и нет?

Разговор наш состоялся во вторник. В среду я помчался в парикмахерскую Ирвинга — постричься на голливудский манер. Поддался на уговоры и подвергся косметической процедуре, сулившей избавить меня от уродливых угрей. В четверг взял из чистки спортивную куртку об одной пуговице, купил расписанный вручную галстук в магазине Морри Хефта. Надел новые брюки от костюма и был готов за час до собрания. Когда же наконец Дэнни зашел за мной, его вид меня удивил — на нем был заношенный свитер и мешковатые брюки, в которых он ходил в школу.

Спиртного на сборище не имелось. Проигрыватель имелся, но танцевать буги никто не умел. Деваха с гитарой — ее кучерявые волосы стояли дыбом — села на пол, и под ее водительством сборище стало петь одну за другой народные песни: «Джо Хилла», «Los Quatros Generales»[80]. Когда настал мой черед выбирать песню, я, приобняв сидевшую рядом девчонку, предложил спеть одну, которая начиналась так:

Будь все бабы на Хеди Ламар[81] похожи,

Я бы горы свернул и не лез бы из кожи.

— Кто привел этого типа? — спросила какая-то пискля.

— А что, если спеть «Алле, Ита»? — я дал обратный ход. — Это комическая переделка «Alouette»[82] — «Алле, Ита, ты что же это?»

— Заткнись, — взмолился Дэнни и ткнул меня локтем.

— Но в ней же нет ничего неприличного.

— Между прочим, — сказала кучерявая ледяным тоном, — это безвкусное искажение одной из немногих истинно народных франко-канадских песен.

4

Ниже по склону на две улицы шла Главная. Изобилующая соблазнами и одновременно убогая, грязная, с теснящимися одна к другой лавчонками, товары в которых, чем бы они ни торговали — хоть мебелью, хоть овощами, — были либо плохими, либо подпорченными. Повсюду висели — и до сих пор висят — объявления: ФАНТАСТИЧЕСКИЕ СКИДКИ или РАСПРОДАЖА: НЕБЫВАЛЫЕ ЦЕНЫ, но выгадать здесь ничего и никогда невозможно.