Удочеряя Америку - [39]

– Я сожалею не только о последних ее днях.

Мариам чуть приподняла брови.

– Обо всей ее жизни. Обо всей нашей жизни вместе. О каждом необдуманном слове, какое ей сказал, в чем был невнимателен. Я всегда так сосредоточивался – то есть сосредоточивался на каком-то проекте, а все остальное к черту. Помню, как-то раз я делал в доме разводку для аудиосистемы, которую сам спроектировал, – так я не прервался на обед, отказался пойти с Конни в кино на фильм, который она хотела посмотреть… Теперь мне тяжело это вспоминать. Я говорю себе: чего бы я не отдал теперь за обед с ней, за то, чтобы посидеть с ней рядом в кино.

– Вы к нам присоединитесь? – позвал Брэд. – Добавка торта – в столовой.

– Спасибо, – откликнулся Дэйв, но Мариам ничего не сказала. Она снова сделала глоток, заглянула в чашку. – Ну да, – произнесла она. – Но если б мы были другими, они бы, наверное, нас не полюбили?

– О чем вы?

– Не будь вы человеком разносторонних интересов, увлекающимся проектами, – если бы вас интересовала одна лишь Конни и вы все время были при ней, захотела бы она выйти за вас?

Мариам вроде бы и ждала ответа, и Дэйв еще думал над ее словами, когда она воскликнула:

– Джанин! Как Полли выросла за лето!

– Да, уже подросток, – вздохнула Джанин. – Помоги нам небеса!

Мариам легко рассмеялась и пошла за Джанин в другую комнату, а Дэйв потянулся следом. Он задумался – может, и вправду съесть еще торта. Вдруг ни с того ни с сего вернулся аппетит.

Сентябрь, запах сухих листьев, который так легко спутать с запахом только что очиненных карандашей. Соседские дети снова бредут в школу с рюкзачками, студенты, битком набив свои машины, разъезжаются по университетам, и Дэйва снова ушибло: пенсионер. После нежных прощаний в прошлом июне, когда ему посвятили школьный ежегодник (Нашему любимому мистеру Дикинсону, благодаря которому для трех поколений воспитанниц Вудбери оживала физика), после множества торжественных прощальных вечеров с вручением памятных подарков (часов по большей части, вот нелепость, теперь-то ему с какой стати следить за временем) – после всего наступил момент истины, осень, когда все прочие начинали год заново, но Дэйв лишь брел по своей одинокой жизни дальше, и для него ничего не менялось по сравнению с летом. Он-то думал, будет рад отдохнуть. Уж как ему надоели эти вудберийские воспитанницы. Но теперь он скучал по их голосам с придыханием, каждая фраза у них заканчивалась восклицательным или вопросительным знаком, скучал по ежечасным эмоциональным кризисам и катаклизмам и даже по таинственным приступам смеха, пусть и подозревал зачастую, что хихикают как раз над ним. Они уже забыли его, разумеется. Зачем себя обманывать? Уже сходят с ума по его преемнику, галантному юнцу только что из Принстона. Словно идешь по красной дорожке – обернешься, а позади тебя ее скатывают. Он ушел. И собственное представление Дэйва о себе оказалось сотрясено до основания, когда он понял, как его это удручает.

Он же всегда любил работать руками, был мастером-ремонтником, плотником, изобретателем-самоучкой, вот и думал, что выход на пенсию пройдет безболезненно. А тут возился как-то в подвале, переделывая трехсторонний цоколь лампы, и вдруг почувствовал, что и минуты больше не выдержит в этом сумраке, сыром, пропахшем землей. Замурзанное оконце над головой напоминало закрашенные окна брошенных фабрик; верстак с аккуратно развешенными над ним инструментами – место для каждого обведено белым, все распределены по назначению и размеру – помещался в холодном кубе флуоресцентного света, а со всех сторон, даже в этот солнечный день, давила тьма. Дэйву померещилось, что он не может вдохнуть, и он стал прикидывать, как скоро его найдут, если он свалится здесь с инсультом.

Наверху, в кухне, – там воздуха было вдоволь, света даже чересчур – он осушил стакан воды, изучая при этом деталь лампы, которую почему-то прихватил с собой. Тут-то он и сообразил, что верстак можно перенести наверх. Если не сам верстак и наиболее крупные инструменты, но уж те, что помельче, – наверняка. Можно занять маленькую комнату, которую они именовали кабинетом, она располагалась за кухней и служила своего рода кладовкой для швейных материалов Конни, ее неоплаченных счетов и старых журналов. Теперь ведь никто ему не запретит. Дэйв даже почувствовал, как разгорается искра былого энтузиазма. Занять чем-то руки! Он положил очки на кухонную стойку и отправился обследовать кабинет.

В этот хаотичный дом на Маунт-Вашингтон они переехали без малого сорок лет назад, когда дети еще были маленькие, и за годы позволили скопиться всему этому барахлу. К тому же Конни от природы не отличалась организованностью. Сколько Дэйв ворчал, обнаружив на стуле брошенные ножницы или разыскивая свои лучшие плоскогубцы!

Один из угловых шкафов был полностью забит тканями, и Дэйв, даже не заглядывая, мог сказать, что часть материи раскроена да так и брошена, даже все еще приколоты булавками образцы тканей, а другие материи, купленные импульсивно десять-пятнадцать лет тому назад, вообще не были использованы, на изломе складки блестели от пыли и солнца. Дэйв какую-то даже злобную радость ощутил – наконец-то, наконец-то приведет все в порядок.