Убийцы - [5]

Неделю спустя девочки, сидя у палатки на пригорке – на самом деле первом выступе настоящей большой горы, вернее – холма, увенчанного на верхушке настоящей генуэзской пастушьей башней, похожей на гнилой зуб, скальной осыпью – со стороны моря, и лесонасаждениями спускающегося к трассе, – глядели с семиметровой высоты на бурлящую у подножия воду, подбрасывали легкие и белые, словно кости, дощечки в пламя, которое ветер тут же рвал на куски, и курили закупленный в местном магазине «Золотой пляж», благодаря тому же ветру выгорающий до фильтра с одной стороны, в то время как другая оставалась торчать нетленной, словно генуэзская башня, стеной. Нужно было ехать в Ялту.

Непроизвольно заорав, певица одной рукой замахала, как крылом, подзывая к себе подругу, другой же – вертя наподобие пропеллера – приветствуя и одновременно указуя кратчайший путь к протоптанной к башне тропке, левый отворот которой выводил на обжитую девочками террасу, – двоим, бредущим по остроугольным валунам нейтральной полосы между горой и морем. Сергей был голый до пояса, с маленьким солдатским рюкзаком; Вовой – в рубашке, связанной узлом на пузе. Они поднялись.

У них была кой-какая еда, что пришлось как нельзя более кстати. Вообще невозможно было удачнее появиться: запасы подруг подошли к концу, следовало кому-то – отправляться зарабатывать деньги, кому-то – оставаться с вещами. «Мы завтра! едем! в Ялту! Вы здесь побудете дня… два?» Друзья заверили, что пробудут. Девчонки оставляли им с полкило риса, пшенку, постное масло – при посредстве мидий на этом можно было продержаться сутки-другие; для затравки Вовой извлек из заплечного мешка небольшой, но несомненный казан – девчонки опять заорали от восторга. Учрежден плов. Сергей резал лук, промывал рис; Вовой овладевал гитарой. Девочки ерзали, ощущая себя не у дел; но, установив казан на очаг, Сергей умыл руки, и они с Вовоем, невзирая на скептические замечания подруг (они считали, что там нечего смотреть), отправились покорять башню. Когда они вернулись, уже темнело; рис созрел и был нетронут: их ждали. Вовой опять схватился за гитару; и долго в сумерках разносилось ля-минор, ре-минор, ми-мажор. Ля-мажор. Сергей что-то говорил. Вовой хихикал. Девчонки опять слегка ёрзали. Их томила близость разрешения последнего вопроса; как вдруг он был обойден: завернувшись каждый в свое одеяло, индейцы уснули на сухой и твердой земле рядом с палаткой.

Теперь надо рассказать о поездке в Ялту. В первый день, то есть вечер, пели на набережной, ходили за мороженым и ели его; потом отправились к Сергею – автобусом, затем по основательно уже подзабытой второй девочкой тропе, где, в середине пути, на одной из развилок, в окружении коровьих лепешек тихо дышит черный, с темнотой неразделимый бык… Саши Питерского, которого хотела увидеть вторая девочка, которой обещала его первая, не было; были зато новые гости: Оксанка толковала с незнакомой, весьма цивильной девицей о каких-то монастырях, чудесах, книгах, – больше всё девица, Оксанка соглашалась или выказывала заинтересованность и удивление, успевая заодно по хозяйству. Сладким голосом. Первую девочку попытались заставить спеть про Гил-Гэлада, она наотрез отказалась. Спать обеим пришлось в ашраме, – обычное место второй девочки на сеновале было занято гостями. На следующий день опять пошли на набережную; как и вчера, неизвестно кого было больше, слушателей или певцов (уже наступило лето). Тут это и случилось. Прекратив петь, Венера подозвала к себе Музу (та, в качестве публики, отойдя к тротуару, без улыбки стояла, олицетворением поддержки и терпения) и сообщила, что больше так продолжаться не может. Муза, подумав, согласилась. После чего обе, в некотором обалдении, сели курить, забыв даже упаковать гитару. Других способов заработка не предусматривалось. Так что они чувствовали себя словно Николай Коперник перед лицом приоткрывающейся двери, откуда валом валит щемящий прохладный воздух неизвестности. В полной непонятке поехали к Сергею, где, не в силах общаться ни с кем, едва дождались утра и, не попрощавшись, вышли на трассу. Больше всего, действительно, было похоже на бегство, – на свое место! домой! там, окопавшись, вцепившись зубами в водоросли, чтобы не унесло течением,.. Сосчитанных (накапавших все-таки за пару вечеров) денег хватить должно было дня на три. Вздохнуть, поднять голову… Будем посмотреть. Табачные плантации… Еще, говорят, берут на какие-то фруктовые сады – половина зарплаты вишнями.

И вот, домчавшись до горы с башней, они спешились, пустились, подпрыгивая, по пыльной дороге мимо источника, фигового дерева, шелковицы, лужи, – и, пятнадцати шагов не доходя до неправдоподобно близкого, после Ялты, полотна моря, без помех и остановок бегущего к горизонту, свернули и вскарабкались на свою площадку. Открывшаяся взгляду, она являла впечатление порядка: справа слива, слева дуб. Посередине палатка. Что-то здесь все же не то. Одна из девочек ящеркой метнулась в палатку, пока другая, с горестным криком, устремилась под дуб – отрытый тайник, хранивший найденную на берегу при собирании дров бутылочку медицинского (надеюсь!) спирта и неприкосновенную банку сгущенки, зиял разверстой дырой. Меж тем та, что в палатке, показалась наружу: лицо ее было чернее тучи. Оказывается, у нее в косметичке имелась личная заначка – 100 рублей (русских!). Кроме того, золотая сережка оставалась в той же косметичке.