У ворот Северина - [71]

— Ганс, дорогой! — затараторила она по-немецки и небрежным жестом бросила сумку прямо ему на стол. — Я чувствую, что схожу с ума! Просто схожу с ума, понимаешь!

Лицо Лиззи налилось кровью, стекла очков запотели, а на лбу выступили блестящие капельки пота.

— Но что случилось? — поднялся он со стула, озабоченно подошел к ней и взял ее руки в свои. — Успокойся…

— Ганс, полиция опечатала наши драгоценности в железном сейфе отца!

— Что сделала? — не понял сначала Клаузинг и, силясь уяснить себе смысл ее слов, поднял брови и наморщил лоб. — Кто опечатал драгоценности?

— Полиция!

— Почему?

— Не знаю. Пришел помощник полицейского комиссара, рыжий такой, мордастый, и приказал отцу собрать все с витрины, где у него выставлены золотые вещи, положить все в сейф с тем, чтобы их опечатать…

И домнишоара Лиззи совсем вышла из себя от возмущения; она говорила, и кричала, и махала руками, и в какой-то особенно острый момент, стукнув металлическим пресс-папье по крышке чернильницы из бакелита, разбила ее.

— Какой болван! — заключила она и все еще резкими движениями начала поправлять волосы, которые падали ей на глаза. — Кретин!

— Успокойся, — убеждал ее Клаузинг. — Я приму срочные меры. Прошу тебя, успокойся, сядь…

И чтобы показать, что будет действовать немедленно, он снял телефонную трубку и попросил соединить его с городской полицией.

Через десять минут в кабинет главного комиссара полиции Албойю вошел слегка напуганный Ангелеску и выжидательно остановился у двери в положении, напоминающем стойку «смирно»; одну руку он вытянул вдоль тела, другой же, с платком, вытирал потный лоб.

— Слушай, Ангелеску, какого черта ты самоуправствуешь, кто тебе разрешил ходить к часовщику Хинтцу и опечатывать его драгоценности или что там еще у него?

— Здравия желаю, господин начальник, да никто мне не разрешал, я ни у кого и не спрашивал, — начал, заикаясь от волнения, Ангелеску и быстро сглотнул слюну, увидев, что грозный начальник полиции встает из-за стола и направляется прямо к нему. — Видите ли, я получил донос и… решил сразу принять меры…

— А что, ты теперь все решаешь единовластно?! — дико заорал Албойю, и его заплывшие жиром черные глазки пробуравили Ангелеску насквозь; комиссар был готов убить помощника на месте. — Ты опечатываешь вещи в домах людей, связанных с рейхом? Да ты в своем уме?!

— Но, господин главный комиссар…

— Этот часовщик — их человек, понимаешь ты это или нет?! — Он кричал так, что оконные стекла дребезжали, как при землетрясении. — Что ты лезешь в их дела? Кто ты такой?

— Закон, господин комиссар… — начал было оправдываться Ангелеску. — Вы же знаете, закон не разрешает…

— Когда речь идет о немцах, наших союзниках, законы ломаного гроша не стоят, понял? Ты что, хочешь, чтобы этот фон Клаузинг… удалил нас, как гнилые зубы? Чтобы я потерял свое место из-за твоих идиотских выходок?!

Ангелеску молчал, опустив голову. Он не смел шелохнуться, хорошо зная, на что способен главный комиссар в подобных обстоятельствах: закатит ему пару оплеух и даст коленкой под зад, а то и прикажет связать да послать в Бухарест, где ему учинят допрос за оскорбления, которые он якобы нанес начальству. Албойю не терпел ни малейшей инициативы, способной пошатнуть его личный авторитет.

— Живо беги к часовщику, снимай пломбы с сейфа и проси извинения! — почти спокойно закончил главный комиссар, возвращаясь к своему столу. — Понял? Чтобы духу твоего здесь не было… Объясни, произошла, мол, ошибка, донос был на другого часовщика, говори, что хочешь, но чтобы вернулся и доложил, что все в порядке, ясно?

— Ясно, господин главный комиссар!

— Тогда — сгинь!

— Слушаюсь!

Но не успел Ангелеску открыть дверь, как Албойю остановил его:

— А ну-ка погоди…

— Слушаюсь, господин начальник!

— Как продвигается дело Михая Георгиу?

Ангелеску оцепенел.

— Чего глаза пялишь? — снова вышел из себя комиссар полиции. — Я тебя спрашиваю, как продвигается дело Михая Георгиу? Ты что, не помнишь? Сын учителя истории из гимназии «Траян». Тот, что сбежал из немецкого лагеря.

— Помню, помню, господин начальник, ведь я и занимаюсь этим вопросом…

— А если занимаешься, то почему, черт побери, ты смотришь на меня, как баран на новые ворота? — рявкнул начальник полиции и тяжело плюхнулся на стул. — Ну, так какие у тебя на этот счет новости?

— Господин начальник, нет у нас никаких новостей, — робко заблеял Ангелеску, и на лице его было написано: «Не знаю я, где этот парень, хоть режьте, не знаю!» — Мои люди рыскали повсюду, всех опрашивали, ничего!

— Что говорят соседи?

— Никто ничего не знает. Они его не видели вот уже два года.

— А если он дома прячется?

— Исключено, господин начальник, — убежденно сказал Ангелеску. — Это было бы большой оплошностью с его стороны!

— Пока все это большая оплошность с нашей стороны, — сурово возразил главный комиссар полиции. — Или, лучше сказать, преступная небрежность. Дело поручено тебе. И ты должен был принять все меры, чтобы поймать преступника. Сразу после того, как я вызывал его отца…

— Господин начальник, разрешите доложить, у нас ведь нет никаких данных о том, что он действительно появился в городе, — упорно защищался Ангелеску. — Мы знаем только, что он сбежал из лагеря… Но ведь земля велика, неизвестно, в какую именно сторону он подался… Зачем делать шум из ничего?