Поднявшись на второй этаж в раздевалку после полёта, Сергей Стремнин, как был в противо-перегрузочном костюме, присел за столик, чтобы заполнить полётный лист. Через полуоткрытую дверь из лётной комнаты доносился разговор, прерываемый то и дело дружным смехом. Сергей понял, что «банк держит» штурман-испытатель ветеран Лев Морской, ему «в глаза глядят» Евграф Веселов и Николай Петухов, а «на репликах» — Серафим Отаров.
Записав две-три фразы, Стремнин невольно прервался.
— А Мишка Чувин?.. Как он своему начлету, старому Фролычу, бабахнул. «Да что ты, Иван Фролыч, все нас учишь да учишь?! Мы теперь на старт рулим на такой скорости, на которой ты летал!»
— Ух ты! — воскликнул Веселов. — А он что, Фролыч?
— «Дурень, — говорит, — ты дурень, и больше никто ты. Во все времена в авиации были, есть и будут свои трудности, и не придумали ещё такие весы, чтобы взвесить, когда было трудней: в мои годы или в ваши, сейчас… Кто скажет, что трудней: в гермошлеме, в скафандре взвиться на двадцать пять тысяч метров, как ты делаешь, или как я когда-то карабкался на десять-двенадцать тысяч, сидя в открытой всем ветрам кабине с кислородной маской на носу?»
— Верно, не сопоставишь.
— А на ТБ-3?.. — продолжал Морской. — Восемь часов на сквознячке в тридцатиградусный мороз! Убиться можно… Как вспомню, зубы начинают клацать.
Петухов, похоже, обиделся:
— Ну бросьте! И сейчас на «балалайке» бывает нелегко! («Балалайками» он называет истребители с треугольным крылом.)
Стремнин опять сосредоточился на записи, разговор как бы унёсся вдаль, и некоторое время Сергей не различал, кто говорит и о чём. Но когда он кончил писать и встал, голоса в лётной комнате снова обрели ясность. Разговор коснулся вертолётчиков, Сергей прислушался к голосу Евграфа Веселова.
— Что говорить о себе?.. Я вот скажу о Георгии Петровиче Дровянникове. Потребовалось шинному заводу срочно заменить партию громоздких станков. Кто-то подкинул идею: «А если попробовать вертолётом?» Что ж… Проделали дыры в крыше цеха, и Дровянников взялся на своём Ми-6 установить станки прямо на основания… Я сам любовался, как он это делал! Зависал со станком на тросу точнёхонько над отверстием в крыше и, как ребёночка в колыбельку, примащивал станок на бетонное основание… А в Тюмени?.. Тот же Георгий Петрович в полярную ночь на своём верном Ми-6 подавал к нефтепроводу трубы. И эта работа требовала необыкновенного мастерства…
Уже потом у него появились последователи. Ну а если говорить о вершине его деяний, то не грех вспомнить, как он устанавливал мостовые фермы на быки… Здесь уж потребовалась ювелирная работа!.. Сделал он дело, вернулся на аэродром и, представьте, не может снять руку с управления — не разжимаются скрюченные пальцы. Механик помогал ему разжать их, поддевая отвёрткой!
Лётчики расхохотались.
— Что вы ржёте?! — обиделся Веселов (он неистово влюблён в вертолётное дело). — Не верите? Ну и черт с вами! Попробовали бы повисеть над прораном, держа, как в зубах, мостовую ферму… Посмотрел бы я, какие были бы при этом у вас руки!.. Да кому из вас это по силам? Здесь требуется беспримерное искусство!
Стремнин взял свой полётный лист и вышел из раздевалки. Сбежал по лестнице на первый этаж в диспетчерскую, повторяя про себя сказанное Евграфом: «Здесь требуется беспримерное искусство!» Да, пожалуй, он прав. Вот когда наше милое лётное ремесло становится искусством! Протягивая диспетчеру полётный лист, Стремнин услышал: «Сергей Афанасьевич, зайдите в комнату методистов, вас ждёт доктор Платов».
С порога Сергей увидел двух горячо спорящих: толстого, круглого, с вечно расстёгнутым воротом рубашки, выявляющим волосатую грудь, Яна Яшина — ему в любой мороз жарко! — и Семёна Яковлевича Платова — видного аэродинамика. Когда Стремнин прикрывал за собой дверь, Яшин воскликнул:
— Ну нет, Семён Яковлевич, пока ты сидишь у себя в трубе, а я в самолёте, нам не понять друг друга!
Поздоровавшись, Сергей попробовал разрядить обстановку:
— Прости, не понял, какую ты имел в виду трубу, в которой сидит Семён Яковлевич?
— Ха!.. Аэродинамическую, естественно!
Все трое рассмеялись.
— Ладно, — сказал Платов, сразу остыв, — давайте присядем и начнём невесёлый разговор.
Из последующей информации Платова Сергей узнал, что третьего дня в районе пункта М среди бела дня, ясной безоблачной погоды и при отсутствии в воздухе «болтанки» с высоты восьми тысяч метров упал самолёт. Экипаж — пять человек — погиб, не успев сообщить ни слова о том, что там у них вдруг случилось.
Яшин, выслушавший это во второй раз и успевший о чём-то даже поспорить с Платовым, нашёл нужным сразу же высказаться:
— Значит, так, Серёга. Последнее сообщение было такое: «Докладывает борт 67-30. В тринадцать двадцать одну прошли пункт М. Высота восемь тысяч. Ясно. Все в порядке». А по свидетельским показаниям, самолёт упал в тринадцать двадцать пять. Четыре минуты с момента «все в порядке» до груды металлолома! (Свидетели утверждают, что самолёт развалился в воздухе.)
Стремнин сцепил пальцы рук и опёрся на них подбородком.
— Мрачная картина… Только, собственно…
