У ворот Северина - [73]

Он был потрясен до глубины души, лицо у него горело, очки съехали на нос, подбородок слегка дрожал. Ана отложила штопку и молча, озабоченно посмотрела на Дану. Что она могла сказать? Как повлиять на дочь?

— Твоему брату тоже нечем было заняться, на него тоже напал политический зуд, вот он и стал дезертиром, а полиция бродит по его следам, — сердито, не повышая голоса, чтобы кто-нибудь не услышал, внушал Влад. — Господи, что за детей ты мне послал! Каких неразумных детей!

— А ты, папа, разве не занимаешься политикой? — отважилась спросить Дана и отложила работу, решив довести разговор до конца. — Ну скажи, не занимаешься?

— Я-а-а-а? — Влад поднял брови и онемел от удивления. — Я — и политика? Что за ахинея? Ты в своем уме или нет?

— Я в своем уме. В полном здравии. И отвечаю за свои слова…

— Почему же ты болтаешь всякую чуть? Откуда ты взяла, что я занимаюсь политикой?

— Активно ты себя никак не проявлял, это правда, — спокойно сказала Дана, — но тот факт, что ты молчишь и не высказываешься против бесчеловечных порядков, которые существуют в стране, означает, что ты оправдываешь режим Антонеску. Ты его оправдываешь молча. Разве это не политика? Разве твоя терпимость к этой трагедии — и прошу тебя, будь искренним, ты ведь прекрасно понимаешь, что это действительно трагедия, — разве твоя терпимость не означает, что ты на стороне тех, кто в ней повинен? Ну, что ты об этом думаешь?

Влад стоял у стола, скрестив руки на груди, в глубоком молчании, растерянный, как громом пораженный. У него было такое чувство, что его ударили чем-то твердым по голове, все плыло перед глазами, почва уходила из-под ног, он не мог выговорить ни слова. И это он слышит от родной дочери? Его дитя! Дана, самый послушный ребенок на свете!.. Они относились к детям с таким вниманием, отдавали им все свободное время, воспитывали в них послушание, уважение к взрослым, скромность, добросовестность в учебе, воспитывали так, чтобы в будущем их не коснулись превратности судьбы, чтобы они прошли по жизни, не шарахаясь из стороны в сторону, не вмешивались в дела, которые их не касаются. И вот, пожалуйста, чем полны ее мысли! Он даже не знал, что и сказать. Он никогда не брал ничью сторону, конечно, занимал активную позицию, только если кто-нибудь грубо нарушал школьную дисциплину или поступал явно несправедливо, это верно. Но разве это можно квалифицировать как политику? По-ли-ти-ку, ни много ни мало… Как соглашательство с правительством? И разве есть хоть один человек в стране, который мог бы открыто заявить о своем несогласии с политикой верхов?

— У тебя вообще нет своего мнения, папа? — через некоторое время спросила Дана и, увидев валяющуюся на столе газету, отложила носки, собрала разлетевшиеся страницы и принялась их листать. — Может быть, ты и не хочешь его иметь?

Отец, не обратив внимания на иронию дочери, повернулся к ней спиной и решительным шагом направился к дому. Но решительность эта была чисто внешней. На самом деле он был растерян, его осаждал рой недоуменных вопросов. Он жил неправильно? А как надо было жить? Разве он не мучился, разве не точил его червь сомнения, когда он смотрел на все, что происходило вокруг, разве не охватывали его страх, беспокойство и неуверенность в завтрашнем дне? Но что мог он изменить, что сделать? И кто он такой, чтобы осмелиться дерзать? Было ли ему это предназначено судьбой? Хватит ли у него твердости духа?

Дана несколько секунд смотрела отцу вслед, потом уткнулась в газету. Она была довольна собой: ей удалось наконец заставить отца задуматься над своим поведением. Боже правый, неужели ее отец — никчемный человек? Интеллигент такого масштаба, такой эрудиции, человек, не раз проявлявший страстную непримиримость и независимость в суждениях, — на это ведь нужен характер! — чтобы такой человек спокойно довольствовался скромной ролью статиста на сцене, где идет потрясающая драма? Ничего, ему пойдет на пользу холодный душ! Он пробудит сознание и прояснит видение мира…

Мать прервала работу, и весь ее вид говорил о том, что она тяжело переживает.

— Да разве можно так разговаривать с папой? — положила она свою руку на плечо дочери.

— А как я разговаривала? — Дана подняла глаза от газеты.

— Сказать, что он занимается политикой!.. Да как можно? Ты хорошо знаешь, он не состоит ни в одной партии. Тем более что партии, насколько мне известно, уже несколько лет как распущены…

— Не обязательно, мама, состоять в партии для того, чтобы заниматься политикой, — ответила Дана и резко отвернулась, давая понять, что ее эта тема больше не интересует. И опять уткнулась в газету. — Ах, — радостно воскликнула она, — посмотри-ка, в Бухаресте, в «Кассандре», новый фильм с Алидой Валли… «Я буду тебя любить вечно…» В нем еще участвуют Антонио Чента и Джино Черви. Какая жалость, что кинотеатры у нас закрыты!.. Уф, когда это кончится, меня бесит, что электричества и того нет! Видишь, что значит война? — снова разгорячилась Дана. — Что она нам принесла? А отец…

— Ну ладно, ладно, — успокаивала ее Ана. — Если бы только эти заботы… А то сколько всего на нашу голову!