У ворот Северина - [70]

— Ошень пльохой кашеств, господин полковник, — выговаривал ему Клаузинг, лениво затягиваясь, пуская колечки дыма и брезгливо морщась. — Мука пльохой… хлеп пльохой… Болит желуток… Германский зольдат долшен воевать, долшен иметь сила… Хлеп пльохой — сила пльохой…

— Вы правы, господин подполковник, — поддакивал Жирэску, высокий, стройный, с седыми, гладко зачесанными назад волосами. В правом глазу у него был монокль, прикрепленный черным шнуром к одной из петель кителя. — Но, видите ли, — продолжал он, — снабжение города очень затруднено. Несколько дней назад я беседовал с главным комиссаром полиции Албойю, он заверил меня, что будет и впредь делать все возможное, чтобы каждое утро реквизировать все телеги и повозки, которые обнаружит на рынке. Только таким способом мы можем обеспечить перевозку муки на мельницу и завоз хлеба в город. Что же до качества муки, тот тут мы бессильны!.. — развел он руками.

— Ошень пльохо! — сердито покачал головой Клаузинг. — Ошень пльохо…

— Конечно, господин подполковник, я не спорю, но хорошо, что хлеб у нас все-таки есть. На днях хлебопекарня «Братья Графф» прислала в муниципалитет письмо, в котором говорится, что в дальнейшем из-за отсутствия воды и электричества — следствие воздушных налетов — они не смогут обеспечивать город хлебом. Кроме того, господин Графф жалуется, и он прав, что ему не выделили рабочих, и работать некому.

— Забастофка? — поднял белесые брови Ганс фон Клаузинг, глубоко затягиваясь табачным дымом. — Расстрельять, расстрельять! — нажал он пальцем на воображаемую гашетку. — Это есть решение…

— Речь идет не о забастовке, — попытался объяснить полковник. — Люди не хотят работать под бомбежками. Если бы хлебопекарня была военным объектом, тогда другое дело. К тому же там не всегда есть работа, а оплата у них поденная…

— Тогда кто делать хлеп? — удивился Клаузинг и надменно посмотрел на Жирэску. — Германский войска долшен воевать, долшен иметь сила…

— Я договорился с хлебопекарней «Братья Графф», они будут выпекать хлеб в пробной печи в селе Бистричоара и каждый день привозить в город по тысяче буханок…

— Ошень карашо! — на этот раз остался доволен подполковник. — Ошень карашо! Все для германский армия…

— О нет, господин подполковник, — вспыхнул Жирэску. — Хлеб, о котором я вам говорил, предназначен для гражданского населения. Люди в городе, что они едят? Мы постараемся выделить из этого количества приблизительную норму и для вашего гарнизона.

— Что это — прибль… тель…

— «Приблизительное» означает, что мы не можем назвать точную цифру, а будем выделять столько, сколько найдем возможным, — объяснил полковник, поправляя монокль в глазу. — Во всяком случае, мы не оставим без хлеба немецкие войска, дислоцированные в нашем городе. Это было бы смешно…

— Да… да… ошень карашо продумаль… ошень карашо, — согласился Ганс фон Клаузинг. Подойдя к столу, он еще раз затянулся, затушил сигарету в металлической пепельнице, которая стояла у телефона, потом уселся на стул, вытащил очки и стал протирать их носовым платком.

На несколько минут в кабинете воцарилось молчание. Через широко открытые окна снизу, со двора, долетали звуки губной гармошки, звучала немецкая песня. Где-то в порту басом промычал пароход, а мимо гимназии «Траян», неподалеку от комендатуры, с грохотом промчался поезд, сотрясая землю, а заодно и здание комендатуры так, что зазвенели стекла.

Немного погодя, увидев на столе подполковника развернутую немецкую газету и пытаясь разобрать некоторые, наиболее жирные заголовки на ее страницах, полковник Жирэску счел уместным спросить Клаузинга, нет ли новостей в связи с покушением на Гитлера, которое было осуществлено 20 июля.

— Все ошень карашо, — ответил Клаузинг, надевая на нос очки. — Фюрер есть немношко раньен, ошень немношко, он даже потом улыбаться и пригласить Муссолини для беседа. Был у фюрер и рейхсмаршал Геринг. Так пишет газета…

— Значит, фюрер здоров?

— Здороф.

— А бандиты?

— Что это такое… бандиты?

— Те, которые стреляли…

— В него не стрелять, — нервно поправил его Клаузинг. — Был подложен бомба с часами.

— А эти, которые подложили бомбу, наказаны?

— Да, — важно подтвердил подполковник и, развернув газету, постучал согнутым пальцем по одной из страниц. — Восьмой — пригофор… Трибунал великий рейха приговорил их на казнь. Восьмой август… смертный казнь. К смерть… ошень карашо… К смерть…

Полковник Жирэску промолчал, кивком подтвердив, что понял, потом надел фуражку, собираясь уходить. Клаузинг сразу встал, одернул мундир и, убедившись, что черная лакированная пряжка на месте, вежливо и любезно улыбаясь, потянулся через стол и крепко пожал руку полковнику.

— Не забывайть! — шутливо погрозил он пальцем и снова улыбнулся, в упор посмотрев на него сузившимися от злобы глазами. — Ошень карашо хлеб для немецкой армия…

— Будем стараться, господин подполковник, — заверил его Жирэску, став по стойке «смирно» и поднеся руку к козырьку. — Большие трудности, я вам уже говорил, но примем все меры…

— Ошень карашо… Ошень карашо… До сфидания…

Только Жирэску успел выйти из кабинета, как открылась дверь и ураганом влетела Лиззи, не дожидаясь, пока о ней доложат.