У самых брянских лесов - [9]

Сушеные же грибы шли на продажу.

Бывало, батяня говорит:

— Собирайся, ребята, на ярмарку поедем. Грибы повезем продавать.

— Всех возьмешь? — загалдит сразу весь выводок.

— Куда со всеми тронешься? На двух телегах всех не поднять! Черед вроде бы Пашки и Гришки пришел. Старшие-то не раз на ярмарке бывали…

И мы с Пашкой — на седьмом небе. Чего только не слыхивали мы от старших братьев об ярмарке: и медведь ручной там разные фокусы выделывает, и обезьянка танцует, и заморские свинки счастливые билетики вытаскивают!.. А завлекательнее всего — карусель. Вертится да кружится она, музыка наигрывает, а ты верхом на коне катайся, дух захватывает…

— Ну что же? Принимайтесь-ка, ребята, за сборы…

Ванька да Васька мерина Мальчика в телегу закладывают. Понятливый Мальчик сам помогает себя запрягать. Вытянет шею и головой в хомут пролезает, сам же и между оглобель станет. Смирно стоит.

— Умница, Мальчик! — хвалит его батя.

Батяня усаживается боком на край телеги так, что ноги свисают до земли, в левой руке — вожжи, в правой — кнут. Мы с Пашкой забираемся на мешки с грибами и вертим головами, как хохлатые галчата в гнезде. Вся семья — большие и малые — окружают воз, провожают нас на ярмарку.

— Гляди же, отец, за ребятами, — дает наказ мама, — неровен час — стопчут в толкучке…

— Ладно, ладно, мать, чай не маленький! Ну, с богом, поехали!

Чуть шевельнул батя вожжами, Мальчик уж навострил уши и с места тронул веселой рысцой. Только пофыркивает да селезенкой поекивает.

— Ну-ну, пошел, Мальчик! Никак пути-дорожки одним лесом верст двадцать пять наберется да гаку с пяток верст полями будет… — не то нам, не то Мальчику рассказывает батя.

А вот и темный зеленый бор начался. Тут сплошь почти один ельник да кое-где, стараясь выдраться к солнышку, проглядывают тонкие, прогонистые сосенки. Здесь и в светлый день мрачно, сыро и неприветливо. Разлапистые ветви елей то и дело задевают нас с Пашкой.

— Держись, ребята, крепче, — предупреждает батя. — В таких-то глушных лесах частенько на дереве кровожадные рыси тулятся. Затаится этак среди сучьев и сверху кидается. Лихой зверь, хитрый. Но чтобы на человека нападать — таких случаев почти не бывает. Человек есть царь природы на земле. Все ему подчинено, все на свой лад приспосабливает. Да вот поди ж ты — силен медведь, да воли ему нет… — рассуждал вслух отец.

Выбрались на полянку, и снова ласкает нас чуть подернутое дымкой августовское солнце. Дорога ровная, хоть боком катись. Мальчик, вскидывая голову и отбиваясь хвостом от оводов и слепней, пошел вскачь.

Повстречалась на нашем пути резвая речушка Ревна.

— Почему Ревна?

— Да потому, — отвечает батя, — что в пору вешних вод ревмя ревет.

Но и сейчас, летом, речка тоже не тиха — помурлыкивает и катит свои воды бодро и весело. Дно прозрачное, песчаное, вода — светлая.

Мальчик, не оглядываясь на хозяина, — видно, не раз уже испытывал этот брод — осторожно вошел в речушку и, добравшись до середины, остановился. Всхрапнул, потрепал мокрым хвостом по бокам и наклонился к воде. Жадно начал пить. В глотке у него забулькало, как в ручье.

— Ну, ну, Мальчик, освежись, — ласково говорит батя.

А мы с Пашкой переморгнулись да как бубухнем в речонку. Только столб брызг взметнулся. Мальчик испуганно рванул телегу и вынес на берег.

— Вот-то неслухи! — напустился на нас батя. — Вылазь немедля! На ярмарку поспевать надобно. К полуденкам, гляди, самый торг завяжется…

Но не так-то просто угомонить нас. Го-го-го! Да га-га-га! Шум и смех от всякого пустяка.

И катим уже посреди широкого, просторного поля. По желтому жневнику повсюду разбросаны копны сжатого жита. Ряд в ряд выстроились, как солдаты. На копнах восседают вороны и сороки. А вдали, ближе к лесу, — тетерева. Жируют в вольных хлебах.

Вдруг обочь дорожки из густого бурьяна вырывается косой и, прижав уши, катит за пригорок.

— Лови! Держи его! — кричит Пашка.

— Хватай его за хвост! — ввязывается батя и посмеивается. — Да хвост-то у него — цветок, никак не вцепиться.

Мальчик, прянув ушами, еще веселее пошел. Город учуял. Тут уж мелькают по сторонам узкие полоски конопляника, рыжеватой гречихи и свежескошенного клевера. Вдали, поигрывая на солнце, засверкал церковный купол.

— Тут брянским лесам и конец? — спрашивает Пашка.

— Да нет. Этот городишко неведомо как затерялся в брянских лесах. А сами-то леса брянские, почитай, и до Москвы тянутся — не в одну сотню верст уложишься…

Теперь мы едем уже не одни. Много дорожек проторено из дремучих лесов, из зеленых дубрав, из деревенек и хуторов. И все сбегаются к одной широкой дороге, ведущей в город Ревны.

По дороге катят и ладно сбитые, крепкие телеги, и жидкие, тряские дроги, и даже настоящие фаэтоны. На привязи возле телег и дрог — коровы, бугаи и разных мастей и возрастов лошади. Около возов вольно гарцуют стригунки-жеребятки, прижимаясь временами к бокам кобыл. На возах — телята, овцы, свиньи.

Мужики в по-праздничному белых холщовых рубахах, в белых портках и в лаптях с белыми онучами. На черных поясках болтаются кожаные карманчики — мошны с деньгами.

Бабы с высокими кокошниками на головах, разукрашенными стеклянным мелким бисером, девки в цветастых сарафанах и таких же подшалках-платках, в плисовых безрукавках-хустках.