У нас в Крисанте - [87]

— Если придут меня арестовывать, я пойду на все!.. Только я думаю, что тебе еще дорога своя жизнь и жизнь ребенка. Отдай мне то, что принадлежит мне, и я исчезну, как дым. Но, если ты по глупости выдашь меня, никто все равно не поверит в твою невиновность. А я тебе за это отомщу самой страшной местью. Ты сам похоронишь своего ребенка. Твоего сына я застрелю в первую очередь, так и знай!..

Но дядя казался спокойным.

— Да не стращай ты ребят. Они и так тебя не забудут до самой смерти. Ты хорошо знаешь, что я теперь все сделаю по-твоему. Я в твоих руках. Не было бы здесь детей, тогда другое дело. Убил бы тебя своими руками, а потом сам пошел бы в милицию.

Емилиан насмешливо ухмыльнулся:

— Я уже сказал, что тебя ожидает! Не меньше двадцати лет каторги. Ты скрыл от государства золото. А все золото вы были обязаны сдать властям. Так что хлебнешь горя!

— Неправда! Я честный человек! Я ничего не знал! — в отчаянии запротестовал дядя. — Я ничего не знал!

— А кто тебе поверит? Кто даст хоть два гроша за твою честность? — торжествующе захохотал Емилиан и встряхнул жестяной коробкой, в которой раньше хранились гвозди, а теперь звенели золотые монеты.

Так вот почему тетка его тогда поколотила! Вот почему она кричала, что он за ней шпионит… Как раз в тот день она зарыла золото под яблоню, а дома оставила только то, что в коробке… Вот почему так нервничала и сердилась. Она спрятала золото и боялась, как бы его не нашли… Теперь мальчик понял, почему она вечно так боялась воров… Нет, не воров она боялась… Она боялась Емилиана!

Вдруг тетка приоткрыла глаза и тщетно попыталась приподняться на локтях…

— Гаврила… — простонала она. — Гаврила! — Но силы ее покинули, и на губах выступила красная пена. Потом она снова встрепенулась и, сделав огромное усилие, прошептала: — Пойди… и скажи, что я… я во всем виновата. Бэкэляну свидетель, что ты ничего, ничего… не знал. Иди, а то из-за него… и ты на каторгу попадешь. Иди, Гаврила!

«Бэкэляну? — изумился Михэлука. — Значит, Бэкэляну знал про золото? Вот почему так часто приезжал он к тетке! Наверное, потому-то она его прогоняла и ругалась с ним».

— За тобой, Гаврила, никакой вины нет! — вновь простонала тетка Олимпия. — Ты его не слушай!.. Ой, дитя мое родное, что с тобой будет! — вдруг завопила она и стала биться головой об пол, но тут же умолкла — кровь хлынула горлом, и она захлебнулась.

— Умирает! — охнул дядя и бросился к ней.

— Ничего, не умрет! — пробормотал Емилиан. — Не бойся! Пуля, видно, попала в легкое, вот почему столько крови. Утри ей рот и подложи подушку под голову! — скомандовал он.

Затем он полез в свой деревянный сундучок, вытащил оттуда длинный, еще новый бинт и быстрыми, ловкими движениями перебинтовал руку и плечо тетки. Сделав перевязку, он посоветовал дяде, чтобы тот сразу после ухода Емилиана отвез тетку к частному врачу. Частный врач извлечет пулю и даже не полюбопытствует, откуда она взялась. Надо только заблаговременно всучить врачу несколько сотен… В конце концов, можно врачу даже рассказать всю правду — ведь эта дура сама застрелилась.

Слушая Емилиана, можно было подумать, что он жалеет тетку. Но Михэлука прекрасно понимал, что Емилиан сделал тете перевязку не потому, что он ее жалел. Ее жизнь ему была безразлична. Он старался лишь убедить дядю, что рана жены не опасна, и заставить поскорее отправиться за золотом… «А дядя, по всему видно, ему поверил, — подумал Михэлука, внимательно следя за каждым движением дяди Гаврилы. — Неужто он впрямь пойдет за золотом для этого бандита?»

Дядя ушел. Ребята сидели на кровати, тесно прижавшись друг к другу. Огонь в печи давно погас, и в доме стало холодно. Погода была пасмурная, и в окошко скупо просачивался серый, печальный свет. Бенони натянул на себя простыню, одеяло, прикрылся даже подушками, но это не помогло. Все его тело дрожало мелкой дрожью, и зуб на зуб не попадал. Он все время жалобно плакал. Но Михэлука понимал, что малыш дрожит скорее от страха, чем от холода. На полу, у самой кровати, на разворошенном тюфяке, из которого торчали клочья шерсти, неподвижно лежала тетка. Она все время глухо стонала, нос у нее заострился и глаза глубоко запали.

Михэлука с жалостью посмотрел на нее и слез с кровати, чтобы сменить мокрую тряпочку, которую дядя положил ей на лоб.

Удобно устроившийся в кухне на лежанке Емилиан приподнялся на локтях и не сводил глаз с мальчика. Он все время молча курил и так надымил, что казалось, будто все предметы на кухне плавают в прозрачном белесом тумане.

Тетка громко застонала, и Емилиан злобно выругался сквозь зубы.

— Ты почему ее ругаешь? — не стерпел Михэлука. — Застрелил бедную и ее же ругаешь.

— Снова принялся болтать? — насмешливо откликнулся Емилиан. — Если хочешь знать, это она хотела меня застрелить, когда я спал! Но, как видишь, пуля была уготована ей, а не мне…

— Еще смеешься! — пробормотал Михэлука, усаживаясь рядом с Бенони. — Лучше бы пуля в тебя попала! Почему ты с револьвером ходишь? Потому что ты бандит!

— А ну замолчи! — перебил его Емилиан и тут же с любопытством спросил: — Ты, видно, болтать большой мастер… А ну скажи, от кого ты слыхал о Ставриаде?