У Дона Великого - [60]

Пересвет, еще одетый в длинный стихарь, возвышаясь над всеми, стоял впереди в кругу и с восхищением следил за ногами Еремы. Он тоже был молод, и азарт пляски постепенно вливался в его жилы. При каждом удачном коленце плясуна он крякал, топал ногой и локтем больно толкал Ослябю в бок. Тот отодвигался, но длиннорукий собрат опять доставал его. И вдруг, перекрестившись, огромный и неуклюжий Пересвет, словно глыба, ввалился в круг и, заметая хвостом стихаря пыль, пустился в пляс, лихо приговаривая:

Я вечор, млада, во пиру была,

Не у батюшки, не у матушки,

Я была, млада, у мила дружка.

Я не мед пила, не полпивцо,

Я пила, млада, хмельну бражечку.

Я не чарочкой и не ковшиком,

Я пила, млада, из полуведра…

Кругом стоял сплошной рев сотен глоток:

— Ай да монах! Гляди, робя, как сор метет! Ай спасенник!

— А ловок, чертяка!

— И уродится же этакая детина!

— Хе! На монастырских хлебах и блоха в быка выбухается!

Ослябя укоризненно качал головой: брат Пересвет — великий грешник. В Троицком монастыре отец Сергий за сие, поди, на целую неделю посадил бы на хлеб и воду.

А Пересвет так разошелся, что в пылу раза два чуть не сбил Ерему с ног и в конце концов вышиб его из круга. Вытирая пот, Ерема зло сплюнул:

— Бугай монастырский!

Настроение у Еремы испортилось еще больше. Злобствуя на всех монахов, какие только есть на свете, он выбрался из толпы.

Солнце уже давно скрылось за бугром, но прохлада летних сумерек не уничтожила досадной злости: проклятый монах так и стоял перед глазами Еремы. Немного отлегло только тогда, когда он принял участие в стрельбе из лука по яйцам. Это была хитрая штука. На ветку с рогулькой клали яйцо, а под веткой подвешивали сумку. Надо было так метко выстрелить из лука, чтобы чуть задетое стрелой яйцо свалилось целехонькое в сумку. Тогда победитель получал его в награду. Тех, кто разбивал яйцо, многочисленные судьи, стоявшие кругом, с гоготом относили к «яичникам», а тех, кто промахивался, — к «молочникам». Эта игра была придумана Боброком и пользовалась у ратников огромным успехом.

Ерема рывком сдвинул на затылок шапку и ухмыльнулся: стрелок он был отменный. Протолкавшись вперед, он вызывающе крикнул:

— А ну клади яйцо какое поболее, с утра в животе кошки скребут, яйца дожидаются!

Ратники расступились, заспорили, к кому попадет сей вихрастый: к «молочникам» или к «яичникам». Один из «молочников», отдавая Ереме лук, едко заметил:

— Не спеши языком, парень, торопись делом!

— У меня за языком и дело завсегда скачет, — в тон ему ответил Ерема и стал прилаживаться. — Жалко, малость темновато!

Когда Ерема уже готов был пустить стрелу, за его спиной внезапно раздался голос:

— Пропало! Вот те Христос, пропало!

Ерема резко обернулся. Перед ним, широко расставив ноги, стоял Пересвет.

— Покаркай тут, ворона чернохвостая! — сдерживая злобу, сказал Ерема. — Чего пропало?

— Небо! — с невинным видом ответил Пересвет. — Дыру в небе стрелой пробьешь, как туда полезешь залатать?

— Тьфу, навязался ты на мою голову, дьявол долгополый! Прилип как репей к хвосту. — Ерема зло бросил лук. — Все едино удачи теперь не жди.

— Где монах, там делу прах! — заметил кто-то глубокомысленно.

Ерема шел и зло плевался. Ну и денек распроклятый выдался: то одно, то другое, а все монах сей, чтоб ему на том свете…

Ерема не договорил. В сумерках он споткнулся о камень и чуть было не упал. Дрожа от злости, схватил его и с силой швырнул в лужу. Подняв фонтан грязи, камень выкатился на другую сторону лужи прямо под ноги молодому ратнику, одетому в новенькие блестящие латы и такой же шлем. Теперь все это было измазано. Этим ратником была Алена, которая только что получила со склада доспехи. В сумерках, да еще в мужской одежде, Ерема не узнал Алену и со злой досадой заорал:

— Чего шляешься тут, молокосос!

Алена тоже не узнала сначала Ерему и поэтому с мальчишеским проворством схватила тот же камень к бросила его в лужу. На этот раз Ерема оказался обрызганным с головы до ног.

— Ах ты дрызгун паршивый! — закричал он вне себя от гнева и, выхватив меч, устремился к Алене.

Алена не на шутку испугалась и бросилась наутек. Она добежала до повозок, ужом завиляла между ними и наконец, юркнув под одну из них, с размаху угодила в живот Осляби. Тот поперхнулся воблой и начал истово креститься.

Ерема схватил Алену за штанину.

— А ну вылезай, сопляк! Я тебе покажу!

Только теперь Алена по голосу узнала Ерему. Но тем крепче держалась за полу стихаря Осляби и все глубже забиралась под его упитанную коленку. Если сейчас она покажется Ереме, ратного лагеря ей больше не видать. И это тогда, когда ее принял сам Дмитрий Иванович и распорядился выдать ей доспехи!

Пересвет загородил Ереме дорогу и слегка отодвинул его в сторону.

— Окстись, добрый молодец! Аль ума лишился? Почто чадо клюешь?

Ерема остолбенел: опять монах! Его даже оторопь взяла: уж не играет ли с ним нечистая сила? Он сжал кулаки, постоял с минуту и, круто повернувшись, исчез в темноте. С дьявольским наваждением он не мог затевать драку.

Алена тихонько выбралась из-под ноги Осляби и огляделась.

— Ушел, ушел, не робей, парняга, — ласково подбодрил ее Пересвет.