У Дона Великого

…В искушеньях долгой кары,

Перетерпев судеб удары,

Окрепла Русь. Так тяжкий млат,

Дробя стекло, кует булат.

А. С. Пушкин.«Полтава»

Раскаленное солнце уже спускалось к западу, щедро обливая блескучим сиянием и чуть пожелтевшую гриву высоких трав, и разбросанные кое-где кусты орешника, и темневший невдалеке сизым отливом густой лес. Все замерло от зноя. Казалось, тишина насквозь пропитала сухой прозрачный воздух. Привольная степная река Вожа нежилась под солнцем, покрывшись, словно мелкими стеклышками, игривыми блестящими зайчиками. Она стремительно косыми изгибами катила мутноватые воды в далекое марево, переливавшееся серо-голубыми отсветами. Вокруг царила безмолвная степь. И лишь торчавшие на берегу, словно изваяния, одинокие всадники на низкорослых лошадях, с круглыми щитами и длинными копьями чужеродно врезались в этот степной простор.

Но вот со стороны левого, бугристого берега Вожи стал быстро нарастать какой-то гул. Он слышался все явственнее, и вдруг на берег сразу выкатилось множество всадников в островерхих татарских малахаях, с кривыми саблями в руках. Не останавливаясь, они, словно горох, посыпались в реку, устремляясь к ее противоположному берегу. И тотчас же с гиканьем за ними появились русские конники в шлемах-шишаках, с поднятыми обнаженными мечами и направленными вперед пиками.

У самого края обрывистого берега московский князь Дмитрий Иванович резко вздыбил разъяренного серого скакуна. Богато одетый ордынец, которого преследовал князь, с разбегу врезался вместе с конем в воду и, взметнув кверху двукрылый веер брызг, устремился к другому берегу. Он припал к шее коня и каждый раз, когда рядом чмокала о воду стрела, зябко вздрагивал и пугливо оглядывался назад.

— А-а, мурза Бегич, водичку хлебаешь! — зычно крикнул Дмитрий Иванович и, повернувшись в седле, приказал: — А повелеть князю Даниилу Пронскому и воеводе Тимофею в погоню слать полки, на хвосте висеть у басурман!

От князя в разные стороны метнулись всадники. Сдерживая танцующего коня, Дмитрий Иванович опустил обнаженный меч и устало тыльной стороной руки вытер со лба пот.

— Победа! — сказал он себе и шумно вытолкнул воздух из груди. — Проклятые нехристи, сие вам не Пьяна, а Вожа!

Князь окинул взором поле теперь уже выигранного сражения. По всему побережью и справа, и слева видно было, как лавина ордынских конных и пеших воинов, преследуемая русскими, скатывалась в воду. Река покрылась темными крапинами лошадей и людей. Одних раненых подхватывали здоровые и плыли вместе с ними, но многие, ослабев, тонули, проклиная неудачливого мурзу Бегича. Вожа, как рачительная хозяйка, уносила прочь, будто мусор, кушаки, малахаи, чалмы, сжимала в своих объятиях еще живых, но уже не имевших сил бороться с течением ордынских воинов. Преследуя врагов по пятам, русские ратники переправлялись на другой берег, чтобы гнать непрошеных гостей дальше с русской земли.

К Дмитрию Ивановичу подскакал его двадцатичетырехлетний двоюродный брат князь Владимир Андреевич серпуховской, возбужденный, со сбившимся набок шлемом, из-под которого выбивались русые кудри. Раскрасневшееся лицо князя блестело от пота.

— Эх, брате, ушел мурза-то! — крикнул он. — Ай догнать да благословить мечом…

— Ушел уж. Вишь, на тот берег пополз? Да все едино, наши уж там. Поймают, — произнес подъехавший с другой стороны, как всегда степенный и неторопливый, старший воевода московского князя Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский, плотный кряжистый старик с окладистой с проседью бородой.

Тут же остановился любимый боярин московского князя Михаил Андреевич Бренк с большим, увенчанным бахромой чермным великокняжеским стягом, на котором виднелся вышитый золотом лик Христа.

Дмитрий Иванович положил руку на плечо Боброка, сказал радостно:

— Други мои, победа!

Да, это была первая крупная победа русского оружия над непобедимым до того, опасным и сильным врагом.

Уже сто сорок лет тяжким грузом лежало на плечах русских людей золотоордынское иго. Одно за другим сменялись на Руси поколения, и каждое из них, входя в жизнь, вынашивало заветную мечту об освобождении от иноземного гнета. Но все было тщетно.

Так создавался миф о непобедимости золотоордынских полчищ…

Остывая постепенно от азарта битвы, Владимир Андреевич по привычке вспушил большим пальцем левой руки свои овсяные усы, сказал с усмешкой:

— Что ж, брате, потихоньку да полегоньку начинаем колотить ордынцев?

Дмитрий Иванович быстро взглянул на брата, вздохнул и промолвил тихо:

— Сие присказка…

Но вдруг от резкого движения его руки задорно звякнул лобный щиток шлема. Князь прикрыл левый глаз.

Дуги его бровей приподнялись, лицо сразу стало хитроватым.

— Лиха беда начало! Так ли, други?

— Правда твоя, княже, — отозвался Боброк. — И начало, кажись, вышло у нас ныне доброе.

— Запомнит мурза Бегич день одиннадцатый сего августа! — вставил молчавший до того боярин Бренк, — Небось за сей поход Мамай мурзу-то не пожалует.

— Поладят! — буркнул в бороду Боброк. — Одна волчья стая…

Шум боя постепенно затихал. Правый и левый полки русских ушли, преследуя врагов, далеко за Вожу, в степь. Оттуда уже плелись понуро группы пленных. На этом берегу еще вспыхивали кое-где короткие схватки: отрезанные от реки, разрозненные кучки ордынцев пытались сопротивляться, укрываясь за деревьями прибрежного леса. Они в панике метались из одной стороны в другую, но везде натыкались на русских воинов. Дмитрий Иванович послал к лесу отрока узнать, много ли еще осталось там врагов и нужна ли подмога.