У Дона Великого - [5]
Но Бегич хорошо знал: Мамай, как всегда, лгал и лицемерил. Челибей — это прежде всего глаза и уши Мамая в этом походе. Мурза был уверен, что Челибею дан тайный приказ: если он, Бегич, нарушит в чем-либо волю Мамая, Челибей должен немедленно расправиться с ним. О, такое уже не раз случалось с ордынскими военачальниками!
Укладываясь на ночь под кустом орешника на широкую, двойного настила кошму, Бегич долго не мог уснуть. В голове, словно острый кол, неотвязчиво стояло одно: как же случилось, что он, искусный военачальник Золотой Орды, за плечами которого было столько славных побед, вдруг оказался побитым на Воже? И как побитым! Все его тумены[10] погибли. А он так рвался в этот поход, предвкушая легкую победу и захват огромной добычи в богатой полоненной, поверженной Москве! В чем же был его промах? Видно, шайтан замутил его разум.
— Да какой там шайтан! — вдруг в бешенстве оборвал самого себя Бегич. — Мамай, Мамай всему причина!
От этой мысли Бегич вскочил с кошмы и забегал около нее взад-вперед.
— Он дал мне самые плохие тумены, послал воинов-трусов! Вонючий помет, а не воины! Они, как зайцы, убегали от русов. Он опозорил меня, погубил мою честь и славу. Проклятый темник! — злобствовал в исступлении Бегич. — В ханы пробирается, всех знатных батыров под корень рубит!..
Мурза спохватился и бросил косой взгляд на спавшего неподалеку Челибея. Он уселся на кошму, продолжая про себя бормотать ругательства, и только под утро забылся тяжелым, беспокойным сном.
Отец Алены ушел в поле рано, чуть свет, а она задержалась дома, чтобы подоить корову и отогнать ее к пастуху в череду. С дойкой Алена справилась быстро и, привязав буренку у ворот, отправилась в избу. Она опустила подойник на лавку у двери, чтобы молоко, перед тем, как вынести его в погреб, немного отстоялось, и начала собираться в поле. И тут ее настигло непреодолимое желание еще разок примерить Еремин подарок. Она знала, что надо спешить, в поле много работы, в разгаре косовица хлебов и ее ждет там отец. Но ведь он не ведал, какая у Алены появилась обнова. Диво, а не обнова!
Алена сбегала за водой и налила ее в корыто. Затем с самого дна оставшейся еще от матери большой скрыни достала платок, сшитый ею из чудесной шелковой ткани с радужными красками, покрыла им голову и заглянула в корыто. Зеркало воды тотчас же отобразило красавицу, каких и свет не видывал.
Ох уж эти девушки! Была ли хоть одна из них на земле, которая не хотела стать красавицей?! Вон у птиц совсем по-другому: там, наоборот, мужская половина наряжается в красивые пестрые перья, чтобы привлечь приглянувшуюся подругу. А у людей все иначе. Пойди мужик угонись за девичьими нарядами! Так уж, видно, повелось с тех пор, как на свете появились люди.
В это утро мухи свою раннюю трапезу начали с парного молока. Они дружно облепили краешек подойника, суетились, толкались, проворно прочищали лапками хоботки и снова окунали их в теплое молоко. Сегодня им можно было не торопиться, Алене было не до них.
Заглядывая в отстоявшуюся в корыте воду, она примеряла платок на разные лады. Правда, платок был сшит из трех кусков, но это не смущало Алену. Ее полные щеки, чуть вздернутый нос, пухлогубый рот и большие, с лиловым отблеском, юркие, как у мальчишки, глаза с тонкими черточками бровей мелькали в воде и так, и этак. Иногда она нечаянно толкала ногой корыто, и тогда изображение в воде вдруг ломалось, нос становился большой вытянутой грушей, а рот таким огромным и круглым, что им можно было проглотить тыкву. Алена звонко, заливисто смеялась, передразнивала водяное чудище, вприпрыжку бегая вокруг корыта.
Случайно взглянув в окошко, она обомлела: рослый ордынец верхом на лошади гнал ее корову по улице прочь от ворот. Алена не сразу пришла в себя, но когда ужасная догадка дошла до ее сознания, она громко вскрикнула и прямо в новом платке выбежала из избы.
Челибей со своими воинами уже с раннего утра хозяйничал в деревне. Две крайние избы скрылись в куделях дыма, сквозь которые пробивалось пламя, а повозки, нагруженные всяким добром, с привязанным к ним скотом были уже на краю деревни. К некоторым повозкам были за руки привязаны и молодые парни, оказавшиеся в это злосчастное утро в деревне, а на повозках, прикрученные веревками, лежали деревенские девушки. Они громко плакали и кричали, взывая о помощи.
Челибей распоряжался властно и энергично, показывая в этом деле незаурядный опыт и радуясь, что застал деревенских жителей врасплох. Его обнаженная сабля была в крови: зарубленная им жена кузнеца Васюка Сухоборца комочком лежала у порога своей избы.
Ахмат тоже был тут. Перед набегом Бегич сказал ему:
— Хотя ты и джагун, будешь под началом у Челибея. И гляди у меня…
Ахмат молча повиновался, но вел себя в деревне безучастно. Челибей насмешливо крикнул ему:
— Отчего стоишь? Твоя доля сама за тобой бежать станет?
— Ты о своей доле хлопочи, — презрительно усмехнулся Ахмат. — Гляди кучу нахапал…
— Завидно?
— Завидовал орел черному ворону, — бросил Ахмат. — У меня дома свое добро есть. До чужого не охотник. Вот тебе да мурзе с руки, видно, рубить мирных поселян. Тут вы храбры, как шакалы.
