Ласкин Борис
Тяжелая потеря
Трудно сказать, где они познакомились. Вероятней всего, в какой-нибудь очередной командировке.
Братья Клюевы и Тархунский работали в разных организациях, но их объединяла общая профессия. Все трое именовались «толкачами».
Изобретатель этой странной профессии не оставил следа в истории, благоразумно пожелав остаться неизвестным, но самое изобретение оказалось удивительно живучим.
Мы просим любезного читателя представить себя в роли директора предприятия.
Предприятие ждет не дождется груза из пункта Н. Однако в пункте Н. с отправкой груза не торопятся. И здесь на сцене появляется «толкач». С долгосрочной командировкой в кармане «толкач» отбывает в пункт Н., имея целью: подтолкнуть, поднажать, провернуть, продвинуть.
Дальнейший успех операции зависит исключительно от способностей «толкача».
Здесь мы вынуждены приоткрыть завесу над отдельными моментами личной жизни командированных «толкачей».
Обладая большим количеством свободного времени, «толкачи» распоряжаются таковым по-разному. Одни, имеющие тяготение к культуре, посещают театры, стадионы и концертные залы. Другие же (меньшая часть), пользуясь свободным временем, совершают переезды в низменных, точнее сказать, в корыстных целях.
Лица, упомянутые в начале нашего повествования, относились ко второй группе.
Занесенные командировкой в некий благодатный городок, братья Клюевы и Тархунский совещались в тесном гостиничном номере.
— Друзья, — сказал Тархунский, — пункт Н. задыхается без чайной посуды. Этому же пункту необходима мануфактура. Габардин и сервизы мы отгрузим отсюда и отправим, скажем, в…
— Минуточку, — сказал Клюев-старший, — интересно, как мы это будем грузить?
— Погрузим нормально.
— Нормально?.. Патефонные пластинки мы уже грузили нормально. А что было потом?
— Да… — вздохнул Тархунский.
История с пластинками еще жила в его памяти. При проверке железнодорожники обнаружили в поклаже братьев Клюевых и Тархунского три сотни пластинок одного наименования. Попытка объяснить сие страстной любовью к музыке вообще и к данной мелодии в частности успеха не имела. Пластинки были изъяты, и меломаны чудом избежали возмездия.
— Как же мы будем грузить товар? — повторил вопрос Клюев-старший.
— А если «подмазать» багажную инспекцию? — грубо предложил Клюев-младший.
— Это не выход, — сказал Тархунский. — Забыл, что случилось, когда ты пытался сунуть багажному работнику в Сызрани флакон одеколона? А?..
— Да, — горестно усмехнулся Клюев-младший. — Было довольно неприятно…
— Что же нам делать? — спросил Клюев-старший, отличавшийся скудостью фантазии.
— Греют сейчас за спекуляцию, — скорбно заметил Клюев-младший, — просто кошмар!..
— Не надо ставить точки над «и», — сказал Тархунский. — Я придумал. Братья, мог у вас быть дядя?
— При чем здесь дядя?
— Мог ваш дядя скоропостижно скончаться? Мог!.. Так повезем вашего покойного дядю хоронить на родину.
— Что-то я ничего не пойму, — сказал Клюев-старший.
— А, я все понял, — сказал Клюев-младший. — Здорово придумано. — Он подмигнул Тархунскому, глаза которого горели неистовым огнем.
— Решено! — властно сказал Тархунский. — Повезем хоронить вашего покойного дядю.
— А почему именно нашего? — осторожно спросил Клюев-старший. — Может быть, лучше твоего? — добавил он, разобравшись наконец в хитроумной комбинации Тархунского и надеясь свалить всю ответственность на плечи инициатора.
— Один сирота — пустяк, а двое — это уже большое горе. Даже железнодорожники — и те плакать будут.
— Ну, кто будет плакать, это пока неизвестно, — неуверенно сказал Клюев-младший, — но все же покойный дядя, я считаю, должен пройти.
На следующее утро на вокзале появилась скорбная процессия. Братья Клюевы несли большой гроб. Они сгибались от усилий, и человеку со стороны было трудно понять, что больше тяготит несчастных: тяжесть праха или горечь утраты? За гробом с венком шел печальный Тархунский. Венок украшала муаровая лента с трогательной надписью: «Спи спокойно, дорогой дядя! Мы вечно будем тебя помнить. Спи спокойно. Наша любовь с тобой. Спи спокойно».
Назойливое повторение фразы «спи спокойно» свидетельствовало, с одной стороны, о явном беспокойстве осиротевших братьев, а с другой стороны — об отмеченной уже нами скудной фантазии Клюева-старшего, который являлся автором эпитафии.
Когда процессия подошла к товарному вагону, Тархунский взглянул на гроб и вздрогнул.
— Степа, — тихо сказал он Клюеву-старшему, — интересно, кто это написал?
Братья опустили драгоценную ношу. На боковой стенке гроба рукой Степана Клюева было написано: «Не кантовать», — а на крышке начертано: «Верх». Это являлось явной перестраховкой, так как вряд ли кому-нибудь могла прийти в голову сумасбродная мысль ставить прах «на попа».
Тархунский не стал ждать объяснений и прикрыл надпись венком.
Гроб установили в товарном вагоне. Весь день и всю ночь несли бессменную вахту у гроба «осиротевшие» братья.
Тархунский находился в соседнем вагоне. На одной из стоянок он вдруг услышал пение. Клюев-старший проникновенно вопрошал:
— «Где ж вы, где ж вы, очи карие?..»
Тархунскому пришлось срочно вмешаться и пресечь кощунственное песнопение, попутно объяснив удивленному проводнику, что горе по поводу тяжелой утраты помутило разум старшего из сирот.
