У Дона Великого - [59]

Алена, скрываясь за углом повозки, следила за Бренком. Она решила попробовать еще раз уговорить боярина взять ее в ополчение, но побаивалась князя. Уже более недели Алена была в Коломне, но так ни к одной ополченской дружине и не пристроилась: чужих не принимали. Среди ополченцев из своей деревни она тем более не хотела появляться, так же как не искала до поры встречи с Еремой: ее бы сразу разоблачили и выставили из лагеря. Она страшно боялась этого и поэтому все время, несмотря на теплынь, ходила в отцовских доспехах, в шлеме и с мечом на поясе. Когда в Коломну приехал Бренк, она сразу же устремилась к нему, но боярин и слушать ее не захотел, обозвав сосунком.

Хотя Алена и пряталась за повозкой, Бренк все же увидел ее.

— Ага! Эй, малец, а ну подь-ка сюда! Тут, княже, мальчонка один в ратники страсть как просится. Пристал как репей.

Алена несмело подошла и из-под наползшего на лоб шлема зыркнула глазами на князя.

— Ты чей? — не без любопытства спросил князь.

— Батянин.

— Ишь ты! То-то, гляжу я, ты чуть не весь влез в отцовский шлем. Как звать-то?

— Ален… Алешка… Лексеем меня кличут.

— Стало быть, Лексей божий человек, на басурман собрался?

Алена быстро закивала головой.

— А не маловат?

— Княже, я во какой сильный!

Алена даже согнула руку в локте и устремила на князя умоляющий взгляд. Он-то и поразил князя: в нем была и надежда, и страх, и смятение, и горделивая уверенность, смешанная с юношеским смущением, и одновременно какая-то упрямая требовательность.

— Мамку мою вороги извели, батяня помер… Куда я денусь? Возьми, княже…

Глаза князя повлажнели, смягчились.

— Ладно уж, боярин, возьми его в отроки к моему стягу. Мальчонка, видать, и впрямь шустрый. Вот одежонку ему выдать бы по плечу, да и меч покороче. Вишь он своим отцовским все кочки на дороге посшибал.

— Ну счастье твое — воля княжеская, — проговорил уже более ласково Бренк. — Давай беги со всех ног во-он туда, на другой край города, где выдача идет. Скажи: мол, князь велел обрядить в доспехи по росту, в шлем чуть поменьше, да и меч дать покороче. Беги!

— Ой, княже! — Алена чисто по-девичьи всплеснула руками и, даже забыв сказать слова благодарности, помчалась по указанному направлению.

Князь посмотрел ей вслед, сказал с легкой грустью:

— Жалко будет, ежели убьют мальчонку. Из него добрый воин вышел бы.

Проходя мимо толпы веселящихся ратников, Дмитрий Иванович придержал шаг, и в его глазах мелькнули озорные огоньки.

— Эх, боярин, сам бы пошел в пляс, да жалко, сан не позволяет. Все-таки я князь, да к тому же и великий. А люблю!

Бренк знал привычку Дмитрия Ивановича подтрунивать над самим собой и засмеялся.

— Вот справимся с Мамаем, уж тогда и попляшем.

— Я, боярин, за одного веселого воина трех невеселых отдам. Веселый человек, ежели он за правое дело стоит, душою чист и волею тверд.

— А я, княже, какую штуку приметил, — развел Бренк руками, шагая рядом. — Люди свои дома кинули, на битву сошлись, а об ордынцах я и слова не слыхал от воинов. Будто и зла на них нету.

Князь помрачнел, ответил не сразу.

— Зло есть, боярин. В каждом сердце сидит оно, как накипь в котле. Его снаружи вроде не видно, а ковырни — оно враз и выскакивает. — Он помолчал, а затем добавил: — Русский человек выстрадал всем нутром неволю басурманскую и ныне на врагов идет, как все едино землю орать иль хлеб на гумне молотить. И тяжко, да надо. Пора пришла.

…А у Еремы этот день оказался совсем не из веселых.

Едва только он вместе с Сенькой вышел из княжеского двора, как сразу же заторопился, хотя Сенька и приглашал его к себе домой.

— Нет, брат. Мне надо кой-кого повидать. Потом зайду.

Он бросился разыскивать в этом человеческом водовороте своих односельчан-ополченцев: Гридю Хрульца, Васюка Сухоборца и других, пришедших вместе с ними. Он наткнулся на них далеко за городом, на берегу Оки. Они гурьбой купались и немедленно пригласили окунуться и Ерему, что он с удовольствием сделал.

После купанья деревенские парни, только что прибывшие в ополчение, наперебой угощали его вареной, хорошо обжаренной курицей, кусками запеченной в муке баранины, насовали ему в рубаху пирогов с грибами и вишнями. Ерема ел и все искал случая осторожно, как бы ненароком спросить об Алене. Но один из парней сам бухнул:

— А ты ведаешь, Ерема, твоя Алена уж с неделю как утекла из деревни?

У Еремы сразу застрял кусок в горле.

— Как утекла? С кем?

— А шут ее знает с кем, — равнодушно, пережевывая пирог, сказал парень. — Сказывают, подалась не то в Москву, не то куда подалее.

Сердце Еремы пронизала нестерпимо острая тревога, настроение мигом испортилось до крайности. Сославшись на неотложные дела, он наскоро попрощался и ушел. Стало быть, утекла? А он-то собирался на денек заскочить в деревню. Ведь недалеко же. А теперь как же?

Ерема отправился бесцельно бродить по лагерю, и все ему было немило, все раздражало и злило его. Со злости он и плясать пустился в одной молодежной толпе, остервенело выделывая ногами невообразимо крутые коленца. Знакомый ратник громко подбадривал его:

Эх, Еремей, не жалей лаптей!

Сплетем лапти новые, веревочки шелковые!

Толпа улюлюкала и всячески подзадоривала плясуна.