У Дона Великого - [56]
Сенька мелкими мышиными зубами впился в солонину, оторвал кусок, глотнул и тут же громко рассмеялся.
— Да все он выдумал! Не охранял, а держал нас для расспросу… Душегубы! Вот ордынцы истинные душегубы. Третьего дня из засады накинулись на сторóжу воеводы Андрея Волосатого да без малого всех и посекли. А лесники — какие они душегубы! Баламуты они, смутьяны — сие точно. Гостей заморских да и наших купчин потрошат малость. И бояр, какие побогаче. Ну, не без того, бывает, и пришибут кого до смерти, из богачей-то. А у нас, ратников, чего им взять?
Сенька запил солонину водой, прибавил с ухмылкой:
— Один такой грабитель сказывал: «Какая нам выгода вас, ратных людей, трогать? Вы при оружии, опасно с вами тягаться, да и чем у вас можно поживиться? Нешто душу взять, так какая от нее польза?» Чудак, право чудак! — покачал головой Сенька.
Ерема изумился:
— А они чего ж, к вам приходят аль как?
— А как же! Приходят. Мы с ними водимся.
— Так отчего ж вы их не хватаете?
Сенька осторожно, чтобы не просыпать соль, присолил стрелку зеленого лука, свернул ее в колечко и, запихнув вместе с хлебом в рот, захрустел. Когда проглотил, ответил:
— Пристава пущай за ними охотятся. У нас другие заботы. Ведь мы тож от ордынцев в лесах таимся. Тати хлеб, мясо, корм лошадиный — все нам волокут. Мы им деньги даем, у нас все по-честному. А без их подмоги мы бы с голоду выли.
— И воевода Тупик с татями ладит?
— А куда ему деваться? И людей, и коней кормить надо.
Ерема все более дивился и тому, что сторожевики, княжьи люди, мирно уживаются с грабителями, и тому, как доброжелательно Сенька о них рассказал. Подумал о своей деревне. Там тоже поселяне стонут под тиунами боярскими да княжескими приставами. Да и разбойники там тоже по лесам бродят, но по-сенькиному выходит, они вроде и не разбойники вовсе. Чудно! Сей парень как будто открывал перед Еремой все новые и новые глубины жизни, о которых раньше он никогда и не задумывался. А Сенька между тем продолжал:
— Иные лесники все допытывают у нас, скоро ль на Орду пойдем. Мол, и мы с вами на басурман подымемся. А чего? — повернулся он к Ереме. — Ведь они тож русские люди. И у них есть славные храбрецы. Разбой — то от неправды, от бесчестия черным людям, а земля русская у нас у всех одна.
Ерема все больше проникался симпатией к Сеньке. Щупловатый, курносый, лицо веснушчатое, копна каштановых волос — ну как простой парень из Ереминой деревни, а поди ж ты, смышлен, да и умен зело.
— Может, ты и грамоту разумеешь? — спросил он.
— Разумею. Книги читаю, на бересте пишу, чего в голову западает.
— Ишь ты! — только и нашелся сказать Ерема. — А про чего ж ты пишешь?
— А так, про все, — живо отозвался Сенька. — Про птиц, как летают, про лесные чащи да про зверей, кои в них обитают, про солнышко, небеса высокие, реки быстрые. Ну ежели и весть кому подать надобно — тож пишу.
— Занятно, — проговорил Ерема.
Сенька явно пришелся ему по душе.
Коломна — почти одногодок Москвы — уютно приткнулась в углу обширного поймища между Окой и правым берегом Москвы-реки при самом ее впадении в Оку. Город этот являлся южной, пограничной с Рязанским княжеством крепостью московских князей и потому имел хотя и небольшой, но достаточно прочный частокольный кремль. Среди тесно прижавшихся друг к другу домов кремлевских жителей виднелось несколько деревянных церквей, и отдельно на пригорке стоял одноэтажный княжеский терем. С севера и запада к кремлевскому частоколу почти вплотную примыкали дворы и дома посада, а далее на берегах пойменных рек и речушек разбросались потонувшие в зелени пригородные поселения.
Коломна издавна была яблоком раздора между Рязанью и Москвой, с той самой поры, как московский князь Даниил Александрович отнял ее в 1301 году у Рязани. С того времени рязанские князья, в том числе и нынешний Олег Иванович, мечтали отобрать ее у Москвы, но безуспешно. Чтобы поднять значение Коломны,
московский князь Иван Иванович сделал ее центром удельного княжества и посадил сюда своего старшего сына — тогда еще подростка — Дмитрия. Здесь, уже став после смерти отца московским князем, Дмитрий в январе 1366 года сыграл свою свадьбу с Евдокией. Вот почему Дмитрий Иванович, возглавляя войска, направлялся сейчас в этот город с особым удовольствием.
На берегу пригородной речки Северки его торжественно встретили коломенский воевода Николай Вельяминов, приехавший сюда тремя днями раньше боярин Бренк, местное духовенство, много воевод и простых ратников. Воины, приведенные из Москвы, вливались плотной массой в улицы, переулки, пригороды Коломны, и без того переполненные ратниками, с хозяйственной деловитостью расставляли в ряды свои повозки. Сам город и прилегающая к нему округа от правого берега Москвы-реки до левого Оки походили на огромный, встревоженный чьей-то неосторожной рукой муравейник.
Дмитрий Иванович сразу проехал в кремль, в княжеский терем, в котором хозяйничала сейчас свояченица князя Мария, жена воеводы Николая Вельяминова. Воспоминания юности нахлынули было на великого князя, но сегодня ему было не до них.
После скорой трапезы и короткого отдыха князь распорядился созвать совет всех князей, бояр и воевод прямо на площади перед теремом. Собралось более двухсот человек. Поставили стол. Дмитрий Иванович кратко изложил свой уже известный большинству замысел о разгроме противника по частям, для чего требовалось «сколь можно поспешно» двигаться на юг, против Мамая. Весть эту все выслушали молча, но князь, зорко наблюдавший за присутствующими, заметил, что после его сообщения не об одном, а о трех противниках на некоторых лицах появились растерянность и оторопь. Один из таких князей спросил, правда не совсем уверенно, не лучше ли будет укрыться в коломенской крепости, чтобы тут, за стенами, отбить врагов. Его открыто никто не поддержал, но некоторые из приунывших думали: «А может, так и сделать?» Чтобы окончательно развеять все страхи, Дмитрий Иванович обратился к Боброку:
