У Дона Великого - [15]

Из ларца, стоявшего на столе, князь взял свернутый в трубочку пергамент и положил его перед Вельяминовым.

— Сие грамота Мамаю. И даров шлю много…

Вельяминов качнул головой.

— А то Мамай мало награбил в твоем княжестве.

— То так… — вздохнул князь. — Да без больших даров в Орду и соваться нечего. Не подмажешь — не поедешь. Слава богу, в моих тайных подвалах добро нетронутым осталось. Сколь набегов было на Рязань, а про подвалы мои они так и не сведали… Отдельно Мамаю шлю парчу на халат, ларец дивный, заморский, новгородский купчина подарил, а в нем монеты разные серебром да золотом, кинжал с самоцветной рукоятью, из Булгара Волжского вывезен, да скакуна серого в яблоках со всей сбруей верховой… Добрый конь, самому бы пригодился, да вот приходится отдавать… Ну и все другое — женам Мамаевым, пропади они пропадом, главному визирю Хазмату… Еще кому там из знатных прислужников Мамаевых. Да к чему учить-то тебя! — Олег слегка усмехнулся. — Как тверскому князю Михаилу с купцом Некоматом ярлык в Орде добывал, поди не забыл?

Вельяминов покосился на Олега: в княжеской ухмылке ему почудилась насмешка. Однако лицо князя оставалось добродушно-ласковым. Вельяминов успокоился и допил из кружки остатки вина. Подойдя вплотную к боярину, Олег проникновенно, с дружеской задушевностью сказал:

— Привезешь мне, боярин, из Орды ярлык на великое княжение Владимирское — озолочу.

— Благодарствую, княже, на добром слове… Для того и еду в ордынское пекло.

Он с поклоном поблагодарил князя за угощение, несколько раз размашисто перекрестился на иконы, висевшие в углу, наскоро прошептал молитву. Со словом «аминь» боярин плотнее прикрыл дверь, подошел к Олегу и понизил голос:

— А ежели с татарской ратью на Москву идти походом припадет? Ить даром московский князь великого княжения не уступит. Как ты?

Олег помолчал, почмокал губами, ответил уклончиво:

— Я тут обмыслю все, боярин. Возвернешься из Орды, дело само покажет.

Наутро с княжеской усадьбы выехало до двух десятков вооруженных всадников. За ними на обильно смазанных деревянных осях потянулись четыре повозки, нагруженные доверху «выходом». В тщательно перевязанных веревками тюках и узлах было упаковано немало всякого добра: большие связки шкурок соболей, куниц, лисиц и белок, две меховые шубы, свернутая в плотные скатки парча, холщовые и льняные ткани, ожерелье из жемчуга для главной Мамаевой жены, разные украшения из серебра и золота, большое серебряное блюдо и еще много всяких других надобностей для богатства. Тяжело было не склонному к щедрости Олегу расстаться со всем этим добром, но, поминая лихом Мамая, он знал: чем щедрее подношения, тем выше ордынские милости. Жадны там до подарков, ой как жадны. И как знать, может, через эти дары Олегу суждено стать родоначальником великих князей всей Руси…

На дворе стоял уже конец октября, поэтому князь Олег, вышедший проводить Вельяминова, накинул на плечи легкий охабень[16]. Он спустился с крыльца своих хором, обнял боярина и, оказывая ему особую честь, сам придержал стремя. Когда наконец тепло одетый боярин, кряхтя, уселся в седле, Олег выпустил стремя и произнес:

— С богом! Да хранит тебя, боярин, пресвятая богородица в пути и на ночлеге! — и троекратно перекрестил Вельяминова.

Горделиво и важно боярин выехал за ворота. Он был полон радужных надежд. Он догнал повозки далеко за городом, у деревни, где еще чернели пожарища после ордынского погрома. Всадники, сопровождавшие повозки, мрачно поглядывали на сгоревшие избы. Старший из них выругался:

— Проклятущие, чего натворили… Зверюги!

— За грехи наши тяжкие сие наказание божье, — смиренно проговорил Вельяминов. — Кабы не трогали ордынцев на Воже, сего не было б.

— Как их, боярин, не трогать, коли они у нас на горбу, как чирьи на заду…

— На все воля божья, — вздохнул боярин.

Проводив Вельяминова, Олег вернулся в хоромы, позвал ближнего боярина Епифана Кореева и княжеского писца.

— Грамоту в Литву сочинить надобно. Там ныне новый князь Ягайло с Москвой не ладит. Вот ему и напишем.

Писец приготовил чернила, заострил гусиное перо, бережно положил перед собой лист бумаги. Но Олег не спешил с письмом. Он сбросил на скамью охабень и, погруженный в думы, захромал взад-вперед по горнице.

— Как орех в клещах, так и моя земля! — горестно произнес он наконец. — С одного бока — Москва, с другого — Орда. И какая бы драка ни затеялась, жгут и полонят наши рязанские города и селища. К какому берегу приткнуться? Как оборонить свою землю? В мозгах аж ломота.

— Земля наша, княже, крайняя к Орде. Нешто к ней покрепче прислониться, под сильную ханскую руку?

— Э-э, боярин, думал. Про все уж думал, и так и этак прикидывал, — крутнул головой Олег. — Мурзе Бегичу слово дал подмогу на Вожу прислать, да придержал. Гадал Бегич и без нас с Дмитрием московским управиться. Дмитрию тоже войско обещал для вида. Хотел, чтоб он, на меня надеясь, поскорее с Бегичем сцепился да там и голову сложил. А мое войско целое б осталось. Тут бы и ударить вместе с ордынцами по Москве… Ан вишь чего приключилось? Как было угадать победу москвичей…

Князь умолк и прислонился к печке, отделанной разноцветными обливными изразцами. Отшвырнув палкой невесть откуда залетевший в горницу желтый осенний лист березы, князь сказал с нотками ненависти в голосе: