Тысячелетняя пчела - [143]

. После четырехлетнего перерыва там впервые организованно собирались словацкие рабочие, крестьяне и горожане со всей округи. В переполненном дворе «У черного орла» танцевала группа молодых парней и девушек. Женщины и мужчины в приподнятом настроении им подпевали. Рабочие в выходных костюмах и шляпах покуривали цигарки. Крестьяне в лайбликах попыхивали трубками. Горожане поглядывали на карманные часы, на минуту оставляли их висеть на серебряных или золотых цепочках и снова прятали. Около десяти все стали выстраиваться в единое шествие. Во главе его, словно на огромной свадьбе, смеялись, размахивая флажками, молодые подружки в национальных платьях. И когда по приказу служного[133] из колонны выступили русские и сербские пленные солдаты, процессия двинулась. Приодетые рабочие, крестьяне в национальных костюмах, шумная молодежь, парни и девушки, серьезные старики и всех мастей патриоты-горожане зашагали, выстроившись по четверке в ряд. Появились первые транспаранты. Само Пиханда и Ян Аноста держались друг возле дружки. Пройдя несколько шагов, они вытащили из рюкзака и развернули над головами лозунг: «Долой тисовскую правящую банду!» Гордо осматриваясь вокруг, они с удовлетворением читали и прочие лозунги: «Требуем самоопределения словацкому народу!», «Да здравствует всеобщее избирательное право!», «Все права— народу!», «Хотим восьмичасового рабочего дня!», «Требуем прекратить войну!». Шествие валило по Микулашу, и то и дело к нему присоединялись люди с улицы, случайные зеваки и те, что только что пришли из ближних окрестностей. Перед зданием жупного управления многотысячная толпа народа стала хором выкрикивать: «Да здравствует Чехословацкое государство!», «Да здравствует чехословацкое единство!» Несколько жандармов злобно шныряли возле демонстрантов, но ни к каким действиям не прибегали. Достойное и спокойное шествие через час с небольшим закончилось у «Черного орла». Под красным флагом рабочего союза зазвучал рабочий гимн, а затем песни: «Кто за правду воспылал», «Над Татрой зарницы» и «Где родина моя?»[134], — все пели до тех пор, пока не объявились ораторы. Суматоха утихла, у многих слезы заволокли глаза. В карманах взволнованно тикали часы. В кожаных ножнах потели жандармские дубинки. Ретивый корреспондент журнала «Журналь де Дебат» усердно заносил в небольшой блокнот стенографические записи. Группка случайно оказавшихся здесь чехов украсила воротники национальными трехцветными лентами. В лавине рукоплесканий и восторженных возгласов ораторы утратили робость и смело говорили о первомайском празднике, который двадцать восемь лет назад стал праздником рабочих всех цивилизованных стран мира. Они говорили о внешней и внутренней политике, объясняли позиции отдельных воюющих стран, приоткрыли планы и цели тайной дипломатии, указали на жестокость войны, ведущей к полному истощению противников. В принятой резолюции они резко осудили войну и антинародную политику венгерского правительства, требуя заключения постоянного и справедливого мира для всех европейских народов. Они требовали безусловного признания прав на самоопределение всех народов не только за границами монархии, но и народов Австро-Венгрии, а следовательно, и живущих в Венгрии словаков. Они требовали свободу слова и для словацкой печати, осудили военную политику, на которой богатеют единицы, а большинство нищает, требовали полного равноправия во всем — не только на полях сражений, но и во всех сферах общественной жизни. Слушатели одобряли каждую фразу резолюции громкими, восторженными криками и аплодисментами. Дочитав резолюцию, председатель обвинил словацкую интеллигенцию в том, что во время войны она мало заботилась о словацком народе и, главное, о словацких рабочих. А когда наконец он призвал присутствующих спокойно разойтись, многие еще повторяли последние фразы резолюции: «Да здравствует мир во всем мире!», «Да здравствует равноправие и свобода народов!» Само Пиханда и Ян Аноста еще на час застряли в Микулаше. Переполненными улицами продирались они к железнодорожной станции, не говоря ни слова, лишь довольно и многозначительно переглядываясь. Впрочем, не о чем было и говорить, ибо сегодняшний день оправдал их ожидания. Проходя мимо жандарма, они гордо взялись насвистывать словацкую песенку. В какой-то лавке они накупили полрюкзака дешевых конфет, а на станции выпили по две кружки пива. В добром расположении духа друзья сели в поезд, где двое крестьян из Прибылины угостили их домашней колбасой и сливовицей. Не успев и обсудить с ними события дня, они должны были в Градке уже выйти, так как по неизвестным причинам поезд дальше не шел. В приподнятом настроении, но истомленные жаждой вошли они в ближайший трактир напротив станции, решив выпить по кружке пива, а уж потом отправиться домой пешком. Неожиданно к ним подошел провокатор с рюмкой водки. Он чокнулся с ними и нагло потребовал: «Давайте выпьем за нашу победу в этой войне!»

— За войну я не пью! — отрезал Пиханда.

— И я — нет! — присоединился к нему Аноста.

— Отчего же? — осклабился провокатор. — Это оборонительная война!