Тысячелетняя пчела - [144]
— Это грабительская война! — крикнул Пиханда и оттолкнул провокатора.
— Ах вот вы как! — взъярился провокатор. — Знаю, что вы за пташки. И вы в Микулаше подрывали устои Австро-Венгрии?!
— А тебе что до этого? — накинулся на него Аноста.
— Австро-Венгрию нужно отстоять! — выкрикнул провокатор.
— Чтоб черт ее побрал! — не сдержался Аноста и сплюнул на пол.
— Да здравствует император! — воскликнул провокатор в притворном восторге.
— Да здравствует Чехословакия! — воскликнули разом Пиханда и Аноста.
— Смерть изменникам родины! — взревел провокатор.
Никто из присутствующих не сдвинулся с места, а кое-кто даже отвернулся от спорящих. И лишь от дальнего стола поднялись два тайных агента в штатском, подошли к Само Пиханде и Яну Аносте, предъявили свои документы, и один из них сказал приглушенно:
— Вы арестованы за публичное подстрекательство народа и за измену родине! Пройдемте!
Пиханда и Аноста обменялись взглядами, допили пиво и утвердительно кивнули. Аноста, вскидывая на спину рюкзак, зашуршал конфетами.
— По крайней мере будет что сосать! — сказал он весело.
И оба зашагали.
Когда в деревне узнали, что приключилось с Аностой и Пихандой, все перепугались. Их жены ломали руки и нескончаемо причитали. Мельхиор Вицен, не выдержав, осадил их: «Чего ревете?! Надо было раньше за ними присматривать да усмирять их, пока время было. Получили, олухи, чего добивались! Вышучивали, баламутили всех, вот и поплатились. А теперь их, глядишь, и повесят!»
Обе женщины в ужасе умолкли.
32
Тюрьма при ружомберкском краевом суде была битком набита бунтовщиками, бастовавшими рабочими, изловленными дезертирами и крестьянами, дерзко и безоглядно сопротивлявшимися реквизиции своего имущества. Само Пиханда и Ян Аноста диву давались, сколько народу тут лоботрясничает, болтает о политике или просто так лясы точит. Одного из них, на вид внушающего доверие, Само Пиханда спросил:
— Нас всех повесят?
— Пусть только попробуют! — вскричал бородач и погрозил в неизвестном направлении. — Пусть только осмелятся, скоты, ей-ей, вот так, вот так, скоро их переломаем! — Он вытащил изо рта длинную ржаную соломинку, сердито разломал ее и смял в ладони.
Само Пиханда и Ян Аноста удовлетворенно утянулись в уголок, развязали рюкзак и, угостив ближайших соседей по камере конфетами, сами принялись сосать их и грызть.
— Эх, Само дорогой, — вздохнул Ян Аноста и хлопнул друга по плечу, — а мы с тобой парни хоть куда. Ни слеза нас не прошибла, не затряслись, не завздыхали от страху, не заскулили, когда эти ищейки нас сцапали… Ей-же-ей, крепкие мы с тобой парни, такие на дороге не валяются!
— Ну, Яно, друг мой, — занесся Само, — скажи мне правду, неужто мы и впрямь уже революционеры?!
— А то нет!
— Наши-то будут без ума от нас…
— Да мы и сами от себя без ума…
— А что, если нас тут изувечат?
— Наши будут и вовсе от нас без ума…
А их и вправду чуть не изувечили. Потихоньку, не торопясь копили доказательства и собирались устроить процесс. Адвокаты Валент Пиханда и Ян Слабич понапрасну хлопотали, понапрасну молили, растолковывали — Само и Яна из тюрьмы не выпустили. Адвокаты только и успели им посоветовать: ото всего отрекайтесь! И вот оба отрекались ото всего до того смело и горячо, а иной раз с такой последовательностью, что в запале и возбуждении отреклись на следствии и от собственных имен. Пробегали месяцы, Ян Аноста и Само Пиханда уже давно подъели из рюкзака все конфеты и теперь в основном щелкали зубами, но их ни к суду не привлекали, ни из тюрьмы не выпускали. А тем временем весь окрестный мир неудержимо мчался вперед. Пока они сидели, решался вопрос о тысячелетнем сосуществовании народностей в Венгрии, о судьбах всей Австро-Венгерской монархии, о судьбах войны. В войнах люди словно бы теряют свою историю, и потому историю в основном и составляют войны. В первые месяцы тысяча девятьсот восемнадцатого года Германия опять предприняла активные военные действия и добилась на фронтах преходящего успеха, что, с одной стороны, притормозило на время политическое развитие Словакии, а с другой — оживило деятельность чехословацкой эмиграции. Правительства Соединенных Штатов Америки, Англии, Франции и Италии высказались за возрождение Польши и согласились с тем, чтобы славянские народы были полностью освобождены от немецкого и австро-венгерского гнета. Французское правительство признало право чехов и словаков на самостоятельность, а Чехословацкий национальный совет[135] — основой будущего чехословацкого правительства. Между тем, однако, государства Антанты втянули Чехословацкий корпус, сформированный на территории России, в гражданскую войну на стороне контрреволюции против молодой Советской республики. Чехословацкие мятежники, захватив почти всю Сибирскую железнодорожную магистраль вплоть до Владивостока, дрались против Советской власти и в этих боях, словно себе в наказанье, увязли более чем на два года. Не раз в братоубийственных схватках встречались с ними чехи и словаки, воевавшие на стороне Красной Армии за Советскую власть. Яну Аносте и Само Пиханде трудно было бы даже предположить, до чего неузнаваемо изменилась ситуация на фронтах в июле того же года. На Западном фронте немцы, потерпев крупное поражение, начали отступать. Антанта побеждала на Итальянском фронте, где летнее наступление австро-венгерских войск окончилось провалом со значительными потерями. Она одерживала победу и на Балканском фронте. Австро-Венгрия стонала, выла и начинала дробиться под мощными внешними военными ударами Антанты, а революционные выступления ее угнетенных народов гибельно сотрясали ее изнутри. Еще минуту! Еще каплю! Австро-венгерские солдаты отказывались воевать. В мае против отправки на фронт взбунтовались чешские солдаты в Румбурке. Мятеж подавили, и десятерых солдат расстреляли. В июне возмутились словацкие солдаты 71-го тренчинского пехотного полка, временно размещенного в сербском Крагуеваце. По большей части это были бывшие пленные из России — они тоже отказались воевать. Мятеж был подавлен, и сорок четыре солдата казнено. Каждую неделю множились рабочие забастовки. Тюрьмы были переполнены. Арестантов было столько, что они дышали друг другу в затылок. В ружомберкской тюрьме, приходилось спать даже в две смены, а иначе и не уместиться всем да полу. Ян Аноста с удивлением заметил: «Того и гляди пол-Венгрии в кутузке окажется!» Бородач издали пискливо засмеялся: «Вот уже тысячу лет как вся монархия — кутузка!» И монархия словно чуяла свой конец. Седьмого октября венское правительство предложило Антанте заключить мир. Антанта отвергла предложение. Монархия с каждым часом все больше никла под тяжестью войны. Придунайская монархия тонула в водах Дуная и в окрестных сыпучих песках. Она погибала. Император Карл I поспешно издал манифест о перестройке монархии в федеративное государство, но будапештское правительство теперь не пошло на это. То, что для народов монархии еще недавно было много, теперь оказалось мало. Поляки требовали самостоятельности, югославянские народы — объединения в одном государстве. Национальный комитет в Праге стал готовиться к взятию власти, и национальный вопрос в Венгрии вырос в международную проблему. Но война все еще продолжалась. В тюрьмах карали последних мятежных солдат. В деревнях насильственные реквизиции с помощью войск и жандармов перерастали в кровавые стычки. Рабочие забастовки угрожающе множились. Словаки приняли решительное участие в образовании самостоятельной Чехословакии, объединившей Чехию, Моравию, Словакию и Силезию. С каждым часом прибавлялось смелости, каждый день приносил головокружительные новости. 28 октября 1918 года Чехословацким национальным комитетом
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
1941 год. Амстердам оккупирован нацистами. Профессор Йозеф Хельд понимает, что теперь его родной город во власти разрушительной, уничтожающей все на своем пути силы, которая не знает ни жалости, ни сострадания. И, казалось бы, Хельду ничего не остается, кроме как покорится новому режиму, переступив через себя. Сделать так, как поступает большинство, – молчаливо смириться со своей участью. Но столкнувшись с нацистским произволом, Хельд больше не может закрывать глаза. Один из его студентов, Майкл Блюм, вызвал интерес гестапо.
Что между ними общего? На первый взгляд ничего. Средневековую принцессу куда-то зачем-то везут, она оказывается в совсем ином мире, в Италии эпохи Возрождения и там встречается с… В середине XVIII века умница-вдова умело и со вкусом ведет дела издательского дома во французском провинциальном городке. Все у нее идет по хорошо продуманному плану и вдруг… Поляк-филолог, родившийся в Лондоне в конце XIX века, смотрит из окон своей римской квартиры на Авентинский холм и о чем-то мечтает. Потом с риском для жизни спускается с лестницы, выходит на улицу и тут… Три персонажа, три истории, три эпохи, разные страны; три стиля жизни, мыслей, чувств; три модуса повествования, свойственные этим странам и тем временам.
Герои романа выросли в провинции. Сегодня они — москвичи, утвердившиеся в многослойной жизни столицы. Дружбу их питает не только память о речке детства, об аллеях старинного городского сада в те времена, когда носили они брюки-клеш и парусиновые туфли обновляли зубной пастой, когда нервно готовились к конкурсам в московские вузы. Те конкурсы давно позади, сейчас друзья проходят изо дня в день гораздо более трудный конкурс. Напряженная деловая жизнь Москвы с ее индустриальной организацией труда, с ее духовными ценностями постоянно испытывает профессиональную ответственность героев, их гражданственность, которая невозможна без развитой человечности.
«А все так и сложилось — как нарочно, будто подстроил кто. И жена Арсению досталась такая, что только держись. Что называется — черт подсунул. Арсений про Васену Власьевну так и говорил: нечистый сосватал. Другой бы давно сбежал куда глаза глядят, а Арсений ничего, вроде бы даже приладился как-то».
В этой книге собраны небольшие лирические рассказы. «Ещё в раннем детстве, в деревенском моём детстве, я поняла, что можно разговаривать с деревьями, перекликаться с птицами, говорить с облаками. В самые тяжёлые минуты жизни уходила я к ним, к тому неживому, что было для меня самым живым. И теперь, когда душа моя выжжена, только к небу, деревьям и цветам могу обращаться я на равных — они поймут». Книга издана при поддержке Министерства культуры РФ и Московского союза литераторов.
Жестокая и смешная сказка с множеством натуралистичных сцен насилия. Читается за 20-30 минут. Прекрасно подойдет для странного летнего вечера. «Жук, что ел жуков» – это макросъемка мира, что скрыт от нас в траве и листве. Здесь зарождаются и гибнут народы, кипят войны и революции, а один человеческий день составляет целую эпоху. Вместе с Жуком и Клещом вы отправитесь в опасное путешествие с не менее опасными последствиями.