Творчество - [7]

— Так, — подтвердил Веденин. — А ты...

— А я... Помню, Костя. Можешь не подсказывать... Ну, а я почитался жрецом чистой живописности, искусства, поднятого над прозаической жизнью. И всегда, с молодых наших лет, спорили мы с тобой — ожесточенно, чуть ли не враждуя... Что было, то было. Из песни слов не выкинешь. Однако другие времена — другие песни.

— Каким же ты стал теперь? — спросил Веденин.

— Каким?.. Я же сказал тебе... Освод!

— И это все?

Векслер лишь усмехнулся, пожал плечами:

— Меньше всего собираюсь, Костя, услаждать тебя своей персоной. Жизнь моя с твоей, громкокипучей, ни в какое сравнение не идет.

Веденин сделал нетерпеливый жест: на этот раз ему послышалась и насмешка и явная фальшь. Но взор Петра Аркадьевича выражал все такое же чистосердечие.

— Нет, Костенька, я не сторонник самоуничижения. Попросту трезво отношусь к происходящему. Да, другие времена — другие песни. Реалистическое искусство нынче в чести, фигурально говоря — занимает господствующие позиции. Социалистический реализм! Слова-то какие! Что же меня касается... За пятьдесят перевалило, силы уже не те, переучиваться поздно. Вот и тружусь потихоньку, довольствуюсь малым... Да ты, Костенька, никак удивлен?

— Признаться, Петр, не понимаю тебя. Ты говоришь: другие времена — другие песни?.. Правильно, время идет только вперед! Но ведь время, которое мы прожили, в котором сейчас живем... Оно наполнено такими событиями, такой ломкой всех старых представлений, таким гигантским переустройством...

— Верно. Что ни слово — сущая правда. Верно — большое время, крутое, суровое, напряженное!.. Но что же делать — нет у меня соответствующего дыхания... Точка! Довольно обо мне. Лучше поведай, как ты живешь.

— Работаю. Много работаю. Занят новым полотном. Рассчитываю закончить к всесоюзной выставке.

— И какую же тему избрал?

— Сталелитейный цех. Момент, когда выдается плавка.

— Так, так!.. Что ж, вполне удачная тема — актуальная, своевременная. Заранее готов поздравить с успехом.

— В нашем деле, Петр, заранее поздравлять никогда не следует.

— Тебя-то можно!.. Думаешь, все эти годы не следил за тобой? Нет, Костенька, хоть и плохо встретились мы в последний раз, на выставке двадцать третьего года, — попрежнему внимательно следил. На выставках бывал, видел новые твои работы. И убеждался — всюду тебе сопутствует успех!.. В Обществе живописцев занимал ведущее положение, перешел в ряды АХРРа — и там незыблемым авторитетом пользовался. Да и теперь... Член правления союза, каждая новая работа встречается с одобрением, а некоторые — например, «На пороге жизни» — почитаются уже почти как классика... Кстати, с Павлом Семеновичем Бугровым успел повидаться?

— Нет еще. Почему спрашиваешь?

— К слову пришлось. Недавно делал доклад о перспективах советской живописи. И о тебе говорил, с большим уважением говорил. А товарищ Бугров — он ведь угловатый, колючий, из другого теста, чем те искусствоведы, к которым мы привыкли... Вот и порадовался за тебя,

И все же было нечто, мешавшее Веденину поверить в искренность этих излияний. Голос Векслера звучал все более благодушно, но глаза не менялись, оставались холодными, пустыми стекляшками.

— Спасибо, Петр, за добрые слова. Однако ты предупредил, что давно хочешь со мной побеседовать. О чем же?

— Ишь, Костенька, память у тебя какая!.. Действительно, собирался кое о чем спросить.

— Спрашивай.

— Да уж и не знаю...

Векслер поднялся с тахты, покачал головой над спящим Георгиевским, прошелся по комнате, приподнял плечи:

— Уж и не знаю... Пустяшный вопрос.

— Я слушаю.

— Какой же ты, Костя, настойчивый... Что ж, гостю ни в чем нельзя отказывать!

Снова сел рядом с Ведениным, на этот раз вплотную:

— Хотелось спросить... Только на чистоту отвечай... Ну, а сам доволен тем, что сейчас пишешь?

— Почему ты спрашиваешь? — нахмурился Веденин.

— Почему? Предположим, из любопытства. Приверженность жизни и жизнь, воплощенная на полотнах... Трудная ведь штука — соблюсти в этом полную гармонию? Как находить?

Спросил и пригнулся выжидающе к Веденину. Но уже через секунду рассмеялся, хлопнул в ладоши.

— Можешь не отвечать. Был вопрос и — ау! Нет в нем больше надобности. Стоит, милый Костя, поглядеть на тебя, чтобы сразу понять — все у тебя благополучно, задумываться тебе не о чем. Да и в самом деле — кисть опытная, темы выбираешь умело... Улыбнись же! Сейчас ты напоминаешь одну гравюру: не помню только — Данте на ней или какая другая мятежная личность. Такие же сжатые губы и пронзительные глаза... Улыбнись и забудь мой вопрос!

— Нет, Петр, я отвечу... Я не всем доволен.

— Да что ты!.. Может ли быть? И по какой такой причине?

— Этого тебе не понять... Да, работаю, много работаю. И все же... Причина? Во всяком случае не та, какую тебе хотелось бы услышать!

Резко встал. И Векслер вскочил. Он казался смущенным, замахал руками:

— Ну вот! Ну вот! Никак обиделся?.. Извини великодушно старческую болтливость... Так-таки хочешь уходить? Да погоди. Мишку разбужу, чокнемся еще разок, напоследок... Чокнемся за отсутствующих! И в первую очередь за Андрюшу Симахина. Бедняга особенно сейчас нуждается в дружеских пожеланиях.