Творчество - [5]

Однако звонок не нарушил тишины. Веденин снова позвонил. За дверьми мастерской попрежнему было тихо.

«Может быть, спит? Работал с рассвета, прилег и заснул сном праведника (Веденин твердо был убежден, что Симахин должен быть на месте, что в этот день, в этот час невозможно, чтобы он куда-нибудь отлучился). Погоди, голубчик; сейчас нарушу твой покой!»

Сильный стук прокатился по коридору. Веденин стучал, не жалея кулаков. Еще и еще раз... Мастерская попрежнему безмолвствовала. Лишь из-за соседней двери выглянула женщина с засученными рукавами, в клеенчатом фартуке, на котором блестели клочья мыльной пены.

— Вам чего? — неодобрительно оглядела она Веденина.

— Вот... пробовал звонить. И достучаться не могу.

— К Андрею Игнатьевичу?.. Так он же в отъезде.

— В отъезде?

— Третьего дня еще уехал. Я ему как раз перед этим в мастерской убирала.

— И надолго уехал? Не говорил?

— Говорил, командировка у него какая-то. Обещался быть через три недели.

— Извините, — растерянно проговорил Веденин. — Я не знал...

Женщина что-то еще собиралась сказать, но за ее спиной послышался плач ребенка. Крикнула: «Вот я тебе надаю!» — и захлопнула дверь.

Веденин повернулся обратно, вышел на лестницу. То, что сейчас он испытывал, было смесью досады и разочарования.

— А что же, собственно говоря, тут особенного?.. Давно не писал? Попросту сильно был занят, не мог отвлекаться... Уехал в командировку? И правильно сделал. Глупо сидеть в городе в летние дни!..

И все же Веденин не мог отделаться от неприятного чувства. Только теперь он понял, как ждал этой встречи, как была она ему нужна. Чувство досады не только не прошло, но, наоборот, даже усилилось, когда, снова оказавшись на набережной, подумал: «А теперь куда? Неужели к Векслеру?»

— Но почему же именно к нему? Почему не навестить других старых знакомцев, с которыми вместе тоже когда-то кончал академию, в одни и те же годы вступал в искусство... Правильно! Конечно, так!

Однако встречи не удались. Напрасно Веденин звонил с ближайшего автомата. Еще один оказался в отъезде. Другой — в санатории, вернется дней через десять. Третьего застать удалось, но от встречи уклонился. (Сухарь! И в академии был сухарем!)

Тогда, до конца исчерпав список телефонов, Веденин достал из кармана записку с адресом Векслера.

— Да, Петр Аркадьевич, давно мы не виделись. Каким же ты стал? Чему тебя научила жизнь?

3

Отворила бледная, остроносенькая девочка лет восьми.

На вопрос, дома ли Петр Аркадьевич, лишь молча кивнула, скрылась в глубине узкого, темного коридора.

Затем, из той же глубины, послышался задыхающийся голос:

— Ко мне?.. Проклятая темнота!.. Костенька, это ты?

Веденин не ответил. Стоило ему услышать этот голос, как возникло желание повернуть назад.

Но Векслер уже вынырнул из коридорной темени. Вынырнул и восторженно всплеснул руками:

— Гость дорогой! Какая радость!

Тут же крикнул девочке, появившейся сзади:

— Свечей!

Она не тронулась с места, и тогда Векслер сам кинулся обратно:

— Одну минуту! Что за проклятие! Опять ухитрились пережечь пробку!

Веденин продолжал стоять неподвижно. Как, неужели это Векслер? Неужели тот молодой, порывистый Векслер, с которым в один год он вышел из стен академии, принял такое обличие, превратился в обрюзглого, задыхающегося толстяка?

Словно желая отделаться от дурного наваждения, обратился к девочке:

— А тебя как звать?

— Настенькой звать.

— В школу ходишь?

— В школу не хожу. Я больная.

Девочка вздохнула глубоко и коротко. Больше Веденин ни о чем не успел ее расспросить. Возвращался Векслер. Высоко над головой он держал зажженный канделябр.

— Прошу пожаловать. Молодчина, что откликнулся. Осторожнее, не ушибись — слева шкаф. И какой негодяй повадился пережигать в квартире пробки!..

Ввел Веденина в большую квадратную комнату, незримой чертой разделенную надвое. По правую руку была мастерская, ярко расцвеченная этюдами. Они так густо висели на стенах, что даже не были видны обои. Слева же находилось жилье: каждодневный быт, сумбурное скопище всевозможных — и нужных и давно бесполезных — вещей, вплотную подступающих к длинной, ядовито-бильярдного цвета тахте. На нее Векслер и усадил Веденина.

— Пружинки не беспокоят? Подложи, дорогой, подушечку. За беспорядок не взыщи: одиноко живу, по-холостецки. Правда (показал на пожелтевшие фотографии, развешенные над тахтой), скрашиваю одиночество родственными лицами. Однако радости от этого мало. Перебрались родственнички в царствие небесное, и проделали это штампованно, по самым заурядным причинам: старость, разные болезни... Потому и особенно радостно встретить свидетеля прошлых лет. Мало нас сохранилось. Раз, два — и обчелся!

Он умиленно посмотрел на Веденина. Поймал его пристальный взгляд и наклонил голову:

— Удивлен, Костя? Изменился я за эти годы?.. Правильно. Тучным стал, полысел, обзавелся одышкой. Являю собой зрелище, так сказать, мало высокохудожественное... Тем отраднее взирать на тебя. Ты-то сохранился в наилучшей форме!.. Но что же, милый Костя, ты молчишь?

Веденин не успел ответить. Дверь приоткрылась, заглянула девочка:

— Дяденька, к вам пришли!