Творчество - [2]

Никодим Николаевич собирался снова подняться на подставку. Нина Павловна его остановила:

— Я хотела спросить. Вам не кажется, что Костя... что Константин Петрович как-то переменился?

— Переменился?

— Да. Может быть, не совсем точное слово. Я не говорю, что он стал другим. Но иногда мне начинает казаться... Всегда был таким жизнерадостным, а теперь... Как будто его тяготит какое-то беспокойство.

— Нет, это не так, — ответил, подумав, Никодим Николаевич. — Все дело в том, что Константин Петрович увлечен новой картиной. Вы же знаете, как строго относится он к своей работе. А эта картина — она особенно ответственна по замыслу, особенно сложна по живописному заданию. И не будем забывать — готовится для всесоюзной выставки!.. Нет, Нина Павловна, вам не о чем тревожиться!

...Веденин пришел в Союз художников за четверть часа до начала заседания. Подойдя к дверям секретариата, услыхал громкие голоса. Прислушался и различил резковатые интонации председателя союза Голованова.

— Ага, это ты? — обернулся Голованов навстречу Веденину. — Очень хорошо. Присоединяйся к нашему разговору.

Он беседовал с художником. Это был пейзажист средних лет, с той наружностью, о которой трудно сказать что-либо определенное: индиферентное бритое лицо. Впрочем, сейчас лицо художника выражало раздраженность: разговор, повидимому, был неприятным.

— Повторяю, — сказал Голованов, — средства, отпущенные для творческих командировок, в этом году исчерпаны.

— А что же делать тем, кто не попал в число избранных? Оказаться в простое?

— В простое?

— А как же! Если вы отказываетесь...

— Правильно. Не имеем средств. А имели бы — все равно я высказался бы против предоставления вам командировки.

— На каком основании? Я имею такое же право...

— Право? Кроме прав, существуют и обязанности. Разве мы, ленинградские художники, не обязаны запечатлеть новый облик нашего города?

— Что касается меня, — досадливо перебил художник, — я достаточно поработал...

— Достаточно? — не без сарказма переспросил Голованов. — Вы подразумеваете количество этюдов?.. Давайте припомним, чему они посвящены. Я-то помню!.. Аллея Летнего сада, Нева с видом на шпиль крепости, горбатый мостик через Фонтанку, снова шпиль — на этот раз адмиралтейский, опять Летний сад... Вы считаете, что ленинградский пейзаж этим ограничивается?

— Я считаю... — вспыхнул художник.

— Нет уж, позвольте договорить!.. Поймите, нельзя дальше оставаться этаким петербургским жителем. Мы живем не в четырнадцатом году В тридцать пятом. Новая индустриальная красота отличает облик нашего города, а вы... Вы все еще на истоптанных, узеньких дорожках. Все еще в плену стилизаторства. Если и нуждаетесь в командировке, то не из Ленинграда... Напротив! В Ленинград!

Голованов говорил не только резко — почти сердито. Казалось, он не произносил слова, а вбивал их короткими, сильными ударами.

— Разве не так?.. Твое мнение, Константин Петрович?

— Вполне согласен.

Голованов, помолчав, кинул все еще сердитый взгляд. И тем неожиданнее была улыбка, сразу сделавшая мечтательно-мягким его узкогубое, изрезанное глубокими морщинами лицо.

— Прошу не обижаться. Тем более, готов вознаградить. Приходилось ли вам бывать на левом берегу Невы? Жаль! Нищим был берег, голым, а сейчас... Вот что, не угодно ли съездить со мной? Не пожалеете. И увлечетесь. Согласны?

Улыбка была подкупающей. Художник, поколебавшись, протянул руку.

— Превосходно. Завтра же отправимся.

И крикнул вдогонку:

— Альбом, альбом не забудьте!

Вскоре началось заседание. Редко выходя последние месяцы не только из дому, но даже из мастерской, Веденин с особым вниманием следил за развернувшимися прениями.

Голованов умело вел заседание, не давая возможности некоторым излишне говорливым правленцам «растекаться мыслью по древу». Да и сама повестка требовала деловой сосредоточенности: обсуждался вопрос о подготовке ленинградских художников к всесоюзной выставке «Индустрия социализма».

— Не соглашусь. Условия у нас самые благоприятные, — возразил Голованов одному из художников, сетовавшему на ограниченность сроков. — Центральный Комитет партии оказал нам великую помощь, приняв постановление о ликвидации художественных группировок. То, что было не по силам разобщенным группам, — для нас, участников единой организации, вполне исполнимо. Разумеется, если будем чувствовать локоть один другого... Кстати, вчера я побывал в мастерской Кулагина. Давно ли у нас на секции живописцев обсуждался эскиз его картины? А сейчас можно с уверенностью уже сказать — удается картина! Настойчиво работает Кулагин!

— Рад за вашего ученика, — усмехнулся художник. — Но ведь не все же...

— Думаете, потому хвалю Кулагина, что он мой ученик? Как будто я никогда не отличался слепым пристрастием.

— Вы не так меня поняли, Владимир Николаевич.

— Тем лучше. Вот я и спрашиваю: какие же основания для сетований?

Взяв со стола список, Голованов назвал работы, подготовляемые для выставки.

— Отборочной комиссии предстоит потрудиться!.. Конечно, я забегаю вперед.

Заседание продолжалось. Веденин окинул взглядом присутствующих. С большинством он был знаком многие годы — знаком по выставкам, по тому времени, когда преподавал в Академии художеств, по творческим дискуссиям. Здесь были не только друзья, но и живописцы, с которыми не раз приходилось вступать в острые, даже враждебные споры.