Творчество - [6]

Вскочив с проворством, непостижимым при его тучности, Векслер снова устремился в коридор:

— Погоди, Костенька, сейчас и не так удивишься! Сейчас, сейчас!..

Пока он отсутствовал, Веденин окинул взглядом развешенные по стенам этюды. Он давно не видел работ Петра Аркадьевича — этого неистовства красок, кричащего торжества светотени. И отметил про себя: «Все тот же распад формы, все та же абстракция. Неужели он никуда от этого не ушел?»

Векслер вернулся с немолодым, тощим человеком. Подтолкнул его вперед и крикнул:

— А это кто? Изволь догадаться!

Человек стоял перед Ведениным в позе робкой и приниженной. Очки и лысинка поблескивали, руки стискивали потертый портфель.

— Право, не могу узнать.

— А ты вглядись. Ты смотри внимательнее.

— Нет, не узнаю.

— Не узнаешь? — воскликнул Векслер с каким-то горьким злорадством. — Это же Мишка Георгиевский!

Да, теперь Веденин наконец узнал все такого же робкого, пугливого Мишу Георгиевского, — над его ограниченными способностями вволю когда-то потешались сотоварищи по академии.

— Ну, вот мы и в сборе, — заявил Векслер, едва Веденин успел поздороваться с Георгиевским. — Мишка недавно в Белокаменной появился. Вернулся из многолетних странствий... Хватит, хватит разглядывать друг друга. Помоги, Мишка, накрыть праздничный стол.

Стол был накрыт, придвинут к тахте. Появилась закуска, вино.

— Сейчас, Костенька, сейчас! Сгораю от нетерпения поднять бокал за твою моложавость, твои успехи!

Потом, когда первый бокал был осушен, Веденин, снова скользнув взглядом по стенам, спросил:

— Ну, а теперь ты чем занимаешься, Петр?

— Только не этим, не этим! Ты на этюды не смотри, — от прежнего времени сохранились, к нынешней моей жизни отношения не имеют... Теперь другой работой занят!

И показал на большой холст. Холст был прикрыт куском линялой материи.

— К новой картине приступил. Только извини: пока никому не показываю. Гляди, грязная тряпица прикрывает холст. Однако час настанет — сорву эту тряпку.

Горделиво взмахнув рукой, Векслер замер в напыщенной позе. Но тут же рассмеялся:

— А ты и поверил, Костенька?.. Нет, картину, ежели и напишу, лишь для себя самого. Обнародовать не собираюсь. Если же всерьез говорить о нынешних моих делах...

Помолчал, скривил губы и будто не произнес, а выплюнул:

— Освод!

— Это что за премудрое слово?

— Ничуть не премудрое. Общество содействия спасению на водах.

— Но ты тут при чем?

— Иллюстрирую серию плакатов о правилах пользования спасательными снарядами. Работка, разумеется, не ахти творческая, но уж зато полезная... Души людские из водных пучин помогаю извлекать!

Все с таким же удивительным проворством Векслер подскочил сзади к Георгиевскому и цепко подхватил его под мышки:

— Выше голову, дружище! Держись за меня, как за спасательный круг! Выпьем сейчас и за твое преуспевание!

Выпили. Тогда Веденин спросил и Георгиевского о теперешних его занятиях. Георгиевский точно дожидался этого вопроса: он с поспешной готовностью раскрыл свой портфель (Веденин заметил, что края портфеля обметаны серыми нитками), извлек из него тоненькие книжки, вернее брошюры, напечатанные различными ведомственными — агрономическими, лесотехническими, ветеринарными и прочими издательствами.

— Вот, понимаешь ли, специализируюсь на оформлении книг. До того за многое хватался, многое испробовал, но не имел удачи. А жить-то надо, кормиться-то надо?.. Вот и решил книжную графику испробовать. Увлекательная, понимаешь ли, работа!

Рисунки на обложках были слабые. У Веденина не хватило духу сказать о них что-либо положительное.

Впрочем, Векслер пришел на помощь:

— Складывай, Мишка, свою литературу. Не о том говорить сегодня надо... Помянем лучше молодость, светлую нашу младость!

Он выпил, не дожидаясь Веденина. И Георгиевский жадным залпом осушил свой бокал. Георгиевский словно боялся, что его могут увести от стола: и ел и пил с какой-то судорожной торопливостью. Вскоре захмелел. Полез к Веденину целоваться, невнятно начал что-то напевать...

Нет, ничего не удавалось. Тошной мутью оборачивалась встреча. «И поделом мне, — рассердился на себя Веденин. — Какие имел основания ждать другого?»

Когда же Георгиевский, окончательно захмелев, откинулся на тахте и задремал, Веденин поднялся:

— Спасибо, Петр, за гостеприимство.

— Ты что, с ума сошел? Не отпущу!

— Нет, серьезно, пора. Жена беспокоиться будет.

— Вот как? С Ниной Павловной пожаловал?.. Попрошу передать почтительнейший привет. Надеюсь, помнит меня?.. И все-таки не отпущу. Так и скажешь: не отпустил — и баста!.. Я ведь, Костя, давно дожидаюсь случая с тобой побеседовать.

Кинул на Веденина внезапно протрезвевший взгляд и придвинулся ближе:

— Ну как, удачно навестил Симахина?

— К сожалению, не застал. Уехал в командировку.

— В командировку? Ах, вот как!.. Впрочем, оно и понятно!

Веденин насторожился: в последних словах ему послышался какой-то тайный смысл.

— Что ты хочешь этим, Петр, сказать?

— Ничего особенного. У тебя ведь с Андрюшей одинаковая пытливость, я бы даже сказал — приверженность жизни. Как же, как же, Костенька, — не раз читал твои высказывания. Ты ведь всегда отстаиваешь один и тот же тезис — что художник обязан ощущать себя работником жизни, что самый труд художника должен быть жизненным поступком, деянием, вмешательством в жизнь... Разве не так?