Творчество - [36]

И Рогов с нескрываемой гордостью начал показывать проспекты и площади, сады, кварталы новых зданий. Здесь горный институт (в прошлом году открылся, на базе техникума). Здесь дома инженерно-технических работников. Горное управление (рудники расположены во всех направлениях от города). Дворец культуры с театральным залом на тысячу мест... Попутно Рогов рассказывал о тех, кто строил эти здания, кто сейчас в них живет, работает... Наконец ударил карандашом по кружку, нанесенному на пересечении двух уличных линий:

— Вот и добрались!..

Прислушиваясь к неторопливому рассказу Рогова, Веденин думал: странный человек!.. Говорит спокойно, не повышая голоса. Взгляд добродушный, улыбчивый. Но за этим угадывалось большее, чем уверенность, — напористость. И точно эта напористость все время наготове: попробуй не согласись!.. И еще удивило Веденина, что куда-то в сторону отодвинулась та разноголосица, с какой только что возвращался от Голованова.

— Все же я не знаю, какое вас привело ко мне дело?

— Одну минуту, — кивнул Рогов. — Дело, Константин Петрович, вот какое. Растет Крутоярск, и люди в нем растут: К нам — и в краевой комитет партии и в горсовет — приходят трудящиеся. Приходят не душу в приятной беседе отвести, а реальными своими предложениями поделиться. Народ желает культурно жить, и мы отвечаем: правильно! Старого Крутоярска нет, и жизни старой быть не может!

Рогов на мгновение замолк, задумался. Потом тряхнул головой:

— Возможно, думаете, что я, так сказать, патриот места своего рождения? Верно. Патриот. Только в Крутоярске работаю сравнительно недавно. Сам я калининский. Из бывшей Тверской губернии, — добавил он разъясняюще, но Веденин не заметил особого ударения, с каким это было сказано.

— И вот поднялся у нас вопрос о создании художественного музея. Говорилось об этом основательно и на пленумах, и наказы трудящихся в газете печаталась. Ну, а в прошлом году приступили к строительству музейного здания. Построили. Согласно правительственному решению, центральные музеи делятся с нами запасными фондами... И тут, Константин Петрович, я вплотную перехожу к делу, ради которого решился вас потревожить.

Раскрыв блокнот, опустив его на колено, Рогов набросал несколько схематических линий.

— Здесь у нас площадь. Здесь, прямо с площади, вход в музей. Сначала наружная лестница, а потом внутренняя, облицованная превосходными породами местного камня. А вот отсюда, с лестничной площадки, посетитель попадает в первый зал. Небольшой зал, но очень светлый, праздничный — как бы преддверие всего музея. И здесь, в этом зале...

Рогов приподнял карандаш острием кверху, выдержал небольшую паузу:

— Здесь должна быть картина. Только одна единственная картина. Но понимаете, какой должна она быть!

Вот когда наружу вырвалась напористость. Сдвинув в сторону и кальку и блокнот, Рогов встал, распрямился.

— Понимаете, какая должна быть картина!.. Думали мы о ней много и на теме остановились: советский человек. Трудная тема, ответственная. С тысячи сторон подойти к ней можно. Но потому и решили обратиться к вам.

— Ко мне?

Веденин даже отодвинулся. Это предложение показалось ему невероятным, идущим вразрез со всем происходящим.

— Да, Константин Петрович, потому-то и решили к вам обратиться, — повторил Рогов, не сводя с Веденина пристального, теплого взгляда. — О материальной стороне, разумеется, будем говорить особо. Сейчас же важно одно — принципиальное ваше согласие.

И добавил, понизив, голос:

— Я-то знаю — вы напишете, прекрасно напишете эту картину.

— Но почему вы так убеждены?

— Почему?.. Так ведь я же... Я брат, родной брат Алексея Рогова!

18

...— Верно, и вам, Константин Петрович, иной раз вспоминается детство?.. Как далеко мы ни уходим — оно удивительно сохраняется в памяти... Вспоминаю я детство, вспоминаю брата Алексея — и сразу вижу воскресный день.

Мать только еще на стол собирает, а мне не терпится, то и дело поглядываю на брата — дескать, пора выходить!.. Наконец выходим и сразу на речку. А там уже вся ребятня.

Сначала купались. Алеша нырнет, и нет его долго: точно утонул. Я испугаюсь, звать начну, а он где-нибудь у меня за спиной вынырнет и смеется: «Что, труса празднуешь?» Камешки кидали — кто всех дальше. И опять Алеша дальше всех кидал. Он старше меня был на семь лет, и я считал, что он все может, все умеет. Он нашу речку с разбегу перепрыгивал, а мне она представлялась большой рекой.

Потом, искупавшись, уходили в рощу. Алексей любил на деревья взбираться. Заберется и меня подтянет за шиворот. А тут, глядишь, остальные ребята лезут. Прямо-таки целый клуб!

Деревья в роще высокие — поселок виден как на ладони. Он при солнце сверкал, будто не на земле стоял, а на камнях-самоцветах. Это было битое стекло: наш поселок при стекольном заводе находился. Уж на что мы, мальчишки, ловкими были, а всегда ходили с порезанными ногами. По этой примете нас всюду узнавали: «Эй, вы, стекольщики, ноги резаные!»

Да, так вот... Устроимся удобнее среди ветвей, и начнет Алеша истории рассказывать. Интересные истории рассказывал. Они у него всегда по справедливости заканчивались. Иначе и не хотел кончать! Мы до самой ночи готовы были слушать, но он говорил: «Как бы мамани не заругались. Айда до дому!»