Творчество - [38]

На следующий день я сказал матери: «Пойдем». Она спросила, куда. Я ответил только: «Одевайся, мама».

Помню, как шли. Конец сентября, небо пасмурное, дождь. Мы медленно шли. Мать уставала, и мы останавливались. По дороге она еще раз спросила: «Куда же, Миша, идем?» Я ответил, что уже недалеко.

Про себя я подумал: зачем веду?.. Но мне казалось, что матери станет легче, когда увидит Алексея. Она о нем говорила редко, а ведь горе, если про себя его держать, — оно еще злее давит на сердце.

Пришли в Третьяковскую. Я собирался осторожно подвести и сказать: «Мама, гляди... Наш Алеша!»

Но она увидела раньше, чем я сказал.

Всплеснула руками, вскрикнула... Кинулась вперед. Она бежала через весь зал, бежала, точно он ждал ее на той стороне, точно руки к ней протягивал...

Подбежала. Покачнулась. Я успел только крикнуть: «Мама!»... И вдруг заголосила. Громко, по-деревенски: «Сыночек!» Опустилась на пол и заголосила: «Алеша!.. Сыночек!.. Сыночек ты мой!»

Это было очень страшно. Картины вокруг полны были жизни, а мать лежала на полу, упиралась в него ладонями, чтобы подняться, и продолжала причитать, как на краю могилы, как перед открытым гробом: «Алешенька!.. Сыночек! Родимый сынок!»

Сбежались отовсюду, обступили нас, и какой-то прыщик в пенсне крикнул: «Вывести надо. Сумасшедшая».

Я только глянул туда, где глаза у него были. Откатился.

Тихо стало вокруг. Мать поднялась, посмотрела на всех и сказала, прикрывая собой картину, как живого человека: «Мой сын».

Больше она не плакала.

И тогда, в том зале, рядом с братом и матерью, понял я, какой же силой может стать искусство!

Это вы, Константин Петрович, открыли мне, что такое искусство!

19

Рогов кинул за окно погасшую папиросу.

— Что же было потом? — спросил Веденин.

— Потом?.. Ну, тут история долгая. После рабфака вернулся на завод. Потом инструктором работал в райкоме... Однако мысль о дальнейшей учебе не оставляла. Направили в комвуз.

— А ваша мать?

— Умерла в двадцать восьмом. Совсем стала старенькой, а тут тяжело простудилась. Перед самой болезнью ходила смотреть картину. Часто, каждую неделю ходила. Пойдет, а вернувшись, скажет: «У Алеши была».

Рогов снова достал папиросу, но только покрутил между пальцами и сунул в карман.

— Если помните, Константин Петрович, я вам письмо посылал. Нескладное письмо, но мне хотелось выразить...

— Помню. Получил. И ответил. Но вы почему-то не писали больше.

— Нет. Все рассчитывал — приеду в Ленинград, лично смогу познакомиться. Действительно, дважды бывал в командировках: один раз заходил — оказались вы в поездке, а второй раз не успел, отозвали раньше срока. Ну, а дальше жизнь такой ход забрала... Первая пятилетка, коллективизация. Послан был на Урал, потом все дальше на восток — до самого Крутоярска.

— А сейчас вы на какой работе?

— В краевом комитете партии. Третьим секретарем. Работы много, очень много. Можно сказать, за всю свою крутоярскую жизнь впервые в отпуск выбрался. Хотели в санаторий отправить — Крым или Кавказ. Отказался категорически. Во-первых, никакой хворобы в себе не замечаю, терпеть не могу лечиться. А во-вторых... Как же не воспользоваться случаем, не побывать в Ленин граде, не походить по тем местам, где Алеша и работал и воевал?.. Вот и встретились наконец, Константин Петрович!

И спросил, пододвинувшись вместе с креслом:

— Каким же будет ваше решение?

Каким будет решение?.. Веденин не мог забыть слова, сказанные Голованову: «Больше не могу обманывать ни себя, ни других!» И те негодующие слова, которые услыхал в ответ. Но громче всех этих слов звучал сейчас для Веденина крик матери, как с живым встретившейся с погибшим сыном.

— Или заняты, Константин Петрович, другой работой?

— Нет. Никакой работой не занят.

— Если так, жду согласия.

Не затем ли, чтобы скрыть свое волнение, Веденин потянулся к столу, наклонился над бумагами.

— Разве мало других художников, способных воплотить эту тему?

— Возможно. Но ведь вы, Константин Петрович, — вы-то сами разве можете допустить, чтобы над этой темой работал кто-либо другой?.. Это ведь все равно, что начатое дело другому передать: пусть, мол, за меня довершает. Нет, вы сами должны!

— Довершить?

— Именно!.. Тут дело даже не в том, что кандидатура ваша одобрена, что я рад был принять поручение — договориться с вами... Нет, не в этом дело!

Вынув позабытую папиросу, Рогов чиркнул спичкой. Короткий отсвет очертил его лицо. Ничем, внешне ничем он не был похож на Голованова, и все же Веденина поразило сходство: такая же ясная, красивая улыбка преображала лицо.

— Помните, когда я впервые увидел «На пороге жизни», — мне тогда показалось, что брат не умер, что жизнь его продолжается. Я чувствовал это, но объяснить не мог. Знаю теперь — правильно чувствовал.

Нет, не на Голованова — на родного брата был сейчас похож Рогов.

— Правильно чувствовал. Не мог умереть Алексей, потому что дело, за которое пролил кровь, — оно и выше и больше той жизни, которая дается одному человеку. Разве может человек умереть, если жизнь его вошла в бессмертное дело?

Да, Рогов был похож на брата. Тот же взгляд, устремленный далеко вперед, горящий верой и силой... И Веденину вдруг показалось, будто снова ударил в лицо тревожный ветер девятнадцатого года.