Творчество - [39]

Это были дни, когда белогвардейские части Юденича шли на Петроград. Дни, когда воззвания на улицах кричали языком набата, пулеметы стояли на перекрестках, артиллерийские орудия — за оградами садов. Дни, когда рабочий Петроград схватился за оружие, чтобы отбросить, разбить врага.

В то время Веденин преподавал на рабочих курсах за Нарвской заставой. Курсы недавно были открыты, лекторский их состав отличался пестротой: замешались и случайные люди, привлеченные пайком, и некоторые из тех, кто злобно выжидал, скрывая истинное свое лицо.

Один из таких преподавателей, в прошлом адвокат кадетского толка, обратился, осмелев, к Веденину: «Изволили слышать — наступление генерала Юденича развивается успешно. Каковы же ваши прогнозы относительно сроков крушения Совдепии?» — «Сроки? — переспросил Веденин. — Вполне достаточные, чтобы вами по заслугам заинтересовалась Чека!» Адвокат отскочил, как ошпаренный.

Вскоре занятия на курсах прекратились, — слушатели ушли на фронт. Да и сам Веденин в эти дни жил для фронта. В политотделе округа, куда он пришел, ему поручили работу над агитплакатами, потом направили на Путиловский завод, и там, посреди пустынного цеха, он вместе с группой молодых художников камуфлировал вагоны бронепоезда («Смерть капиталу!» назывался этот поезд).

Возвращаясь с завода, зашел на курсы. Увидел снующих санитаров, носилки в крови. Здесь же, кинутые у входа, лежали гипсовые слепки — пособия для уроков рисования. Веденин поднял их, чтобы отнести в один из классов. Но приоткрыл дверь и остановился...

Предзимнее солнце, вырвавшись из туч, освещало класс, превращенный в палату лазарета. За раскрытым окном проходили войска, и Веденин увидел человека, последним усилием приподнявшегося на койке...

...Рогов сказал (это было возвращением в сегодняшний день):

— В той картине вам удалось воспеть человека, отдавшего личную жизнь за огромную жизнь народа. Теперь же задача еще прекраснее. Вы создадите картину о человеке, который рожден огромной жизнью победившего народа!

И наклонился к Веденину:

— Это не громкие слова. Где бы я ни был за эти все годы... На самой различной находился работе, самых разных встречал людей... А вот приглядишься, как мыслит, как действует человек... Приглядишься и различаешь черты Алексея: твердость и прямоту, гордый, чистый характер... Потому и говорю, Константин Петрович, — в новой картине вы должны раскрыть дальнейшую, сегодняшнюю жизнь Алексея!

Это прозвучало почти приказом — строгим, одухотворенным.

— Советский человек!.. Задача труднейшая!.. Вы говорите, многие художники справились бы с такой задачей?.. Опровергать не собираюсь. Однако разные приходилось мне видеть картины. Видел, к сожалению, и такие... Написаны холодными красками.

— Холодными?

— Да, определил бы так. Вы, конечно, больше меня понимаете в живописи. Но ведь картины пишутся для нас, для простых людей. И вот смотрю я на некоторые полотна... Как будто обманул меня художник.

— О каких вы говорите картинах?

— О таких, когда художник столько же видит, сколько и я. Что же получается? Ничего мне художник не дает, меня самого повторяет. А бывает и хуже. Бывает, что меньше меня и видит и знает. И чувствует меньше. Тем ограничивается, что приходит со стороны и начинает писать холодными, посторонними красками... Так, посмотришь — будто все и похоже. И обстановка правильно изображена и фигуры человеческие показаны... Но в том-то и беда: фигуры, а не самый человек!..

Веденин резко приподнялся. Ему вдруг показалось, что Рогов знает о его неудаче, именно о ней и говорит... К чему же тогда весь этот разговор?

Но Рогов не заметил движения Веденина:

— Вы знакомы, Константин Петрович, с недавней речью товарища Сталина? С той речью, которую он сказал на выпуске академиков Красной Армии?

— Да, я читал.

— Замечательная речь! Если вдуматься, к каждому из нас обращена. Кадры решают все... Простые слова, а правды в них сколько! Кадры, люди... И это очень справедливо!.. Мы сами подчас не сознаем, как вырос наш человек. А ведь он потому и достоин такой любви, такой заботы...

И снова Веденин поразился сходству Рогова с Головановым. Это даже было не сходством: один продолжал мысль другого.

— Получилось так, что впервые я прочитал речь товарища Сталина без малого в ста километрах от Крутоярска, на руднике, только что пущенном в эксплуатацию. Прямо надо сказать — не уделяли мы своевременного внимания бытовым вопросам. Вот и пришлось, приехав, убедиться: скверно устроена жизнь горняков. На клубе — замок, на бане — замок, в бараках — антисанитария, в магазине — придумать такое издевательство! — чуть ли не одна парфюмерия. Спрашиваю администрацию: как дошли до жизни такой? Оправдываются: пока, мол, не до этого, технику надо сперва освоить. Ну, а технику, спрашиваю, кто осваивать будет?.. На следующее утро газеты свежие. Речь товарища Сталина. Читал я, перечитывал, и такое было чувство, как будто Иосиф Виссарионович сам на этом руднике побывал... Радостно было, потому что помощь пришла. Но уж и стыдно! Мы-то как недоглядели, недодумали?..

И, наклонившись совсем вплотную, спросил: