Твердая порода - [80]

— Иди ты! — восхитился Зубаиров и с сомнением переспросил: — В самом деле привезли?

Все вопросительно посмотрели на Валентина. Тот был невеселый, злой и вместо ответа только рукой махнул.

— Что? Не вышло?

— Дурак я, согласился с этим сумасшедшим поехать…

— А что случилось?

Валентин повернулся к товарищам спиной и снова отмахнулся.

Сапарбай и Назип прыснули.

— Говорите толком, привезли или нет?

Фархутдин подложил под себя черно-серые, лоснящиеся, очень похожие на две камбалы, рукавицы, плотно уселся, сдвинул кепку на ухо и заговорил:

— Ей-богу, я не виноват! Ну ладно, соврал. Но это же была святая ложь!

— Говори, говори!

— Не говори лучше, без тебя тошно! — рявкнул Тин-Тиныч.

Фархутдин испуганно вскочил, отсел подальше и продолжал:

— Если Валя подумала, что Тин-Тиныч болеет, при чем тут Фархутдин? Ситуация была такая: правдой или неправдой, любыми способами мне нужно было узнать мысли Вали… И сейчас я окончательно понял, что если б не пустил ей пыль в глаза, она бы не приехала. Мне нужен был какой-то план. Эти колуны во главе с Тин-Тинычем могли бы все дело испортить. Сами знаете, план и стратегия нужны повсюду — и на службе, и тут, и во всяком деле. Без плана мы бы…

— Да не тяни ты кота за хвост! — закричал Зубаиров.

— Сейчас, — выставил вперед ладонь Фархутдин. — Вот по дороге у меня в голове и выработался гениальный план. На основании этого плана я ссадил ребят около Ромашкинской больницы. Вы, говорю им, сейчас только помешаете мне. К Вале я поеду один, а вы пока отдыхайте в больничном коридоре. Там тепло, а вы вроде на прием к врачу пришли. Мы с Валей на обратном пути вас захватим. Да… Село, где стояли геологи, оказалось на приличном расстоянии от Ромашкина. Разыскал я дом, где живет геолог Валентинова Валя. Она, бедняга, как и мы, оказывается, тоже на частной квартире. Культурно постучался, вхожу. Девушка за столом сидит какая-то, книгу читает. Подняла на меня задумчивые глаза, смотрит. И я смотрю. Но мне, вы же знаете, достаточно секунды, чтоб все увидеть. А тут гляжу и гляжу… Ха, фотография! Фотография — это все равно что мед в резиновом мешочке жевать… Все у нее на месте, все в такой высшей норме, что ни прибавить, ни убавить. А глаза-то, глаза! Как у печального ягненка. Нет, не напрасно, ребята, Тин-Тиныч влюбился, сумел выбрать — не хуже меня спец, оказывается. «Здрасте, говорю, это вы будете товарищ Валентинова?» — «Я», — отвечает она с удивлением и даже высокомерно. Гордо держится, правильно и, как я понял, совсем не собирается побежать, если ей скажут: «Идемте, мол, вас Тин-Тиныч ожидает». И тут я еще раз оценил свою голову, которую не все тут ценят…

Фархутдин выразительно посмотрел на Тин-Тиныча и Зубаирова.

— Знаешь! — сорвался Зубаиров.

— Сейчас, сейчас… И вот я пускаю в дело свой план-стратегию. «Ах, Валя, говорю, что вы сделали с моим руководителем вахты? Это же был лучший бурильщик Татарии!» — «Что с ним?» — недоверчиво спрашивает, а в душе-то, я вижу, реагирует согласно моего плана. «А черт его знает что, говорю, только я думаю, это вы погубили такого здорового парня! В бессознательном состоянии я нашел его на дороге и привез в Ромашкинскую больницу». — «Неужели?» — совсем испугалась девушка и вроде бы заметалась, не зная, куда бежать. А я бью и бью в одну точку: «Только и сумел выговорить одно слово: «Валя». Состояние крайне тяжелое». «Так и сказал — Валя?» — спрашивает, а сама дрожит, торопливо одевается. «Да не надо, не беспокойтесь, меры приняты, я просто хотел вам сообщить, — говорю ей. — Я пошел». У меня же, вы сами понимаете, политика, план. Мне нужно было, не выходя из дома, узнать то, чего этот утюг на протяжении целых десяти километров не мог узнать. «Нет, нет! — не дает она мне и рта раскрыть. — Не уходите. Пожалуйста, к нему скорее!» И даже вроде бы рада такому случаю. «Ага, думаю я про себя, вы, женщины, умеете радоваться только тогда, когда мужчина в беде».

Поехали. Останавливаемся рядом с больницей. Думаю: «Заварить-то я кашу заварил, а выхлебать придется ее одному. Хотя бы предупредил Тин-Тиныча, чтоб он прикинулся больным!» И представляете мою радость в ту минуту: вижу растянувшегося на пустом диване в больничном коридоре Тин-Тиныча — после ночной вахты и дальней дороги он заснул! И тут уж я почувствовал, что план мой практически осуществлен. Да, Валя как только увидела Тин-Тиныча, раскинула руки и бросилась прямо ему на грудь. Бормочет: «Прости меня, Валентин! Дорогой, милый ты мой, я виновата перед тобой!»

Разведчики хохочут так, что вся буровая дрожит.

Валентин зло кричит:

— Чего ржете? Нашли, над чем смеяться!

— Постойте, братцы, пусть доскажет! — пытается успокоить буровиков мастер, но ничего у него не выходит.

Сапарбай хочет заговорить:

— Остальное, юлдаши, расскажу я. Однажды Тин-Тиныч сел на диване…

— Да ты-то не лезь со своим корявым языком! — Фархутдин оттолкнул Сапарбая и продолжал: — Тем более что эту часть ты не видел. Нет, Тин-Тиныч не сел. Когда Валя кинулась ему на грудь со словами «милый, дорогой, прости!», он выпучил глаза и будто бы обмер в таком положении. Гляжу — мумия! Думаю — может, в самом деле заболел? Лежит недвижимо и лупит глаза. В это время мимо проходили то ли врачи, то ли сестры. Остановились. Тин-Тиныч раскрыл было рот, чтобы что-то сказать, а ему туда какую-то пилюлю — раз! Он только глазами — хлоп, губами — шлеп!