Не пора ль? Все готово. Оборудование вчера отправлено. Манатки ребята с зари покидали в грузовик и разбрелись по селу прощаться. Пора бы ехать.
Стоя на буровом мостике, Зубаиров еще раз огляделся. Нет, дело тут сделано, и нечего зря душу травить. Хотя всегда трудно уезжать, все жалко чего-то. Правда, что — цыганская жизнь! Вечные кочёвья, да не налегке, а со всем своим железом — дизельными двигателями по пять тонн каждый, паровыми котлами, электростанцией, инструментом, приборами. Набирается. Размещаешься по-хозяйски, с бедами налаживаешь дело, начинаешь бурить, и вот в один вроде бы прекрасный день родную твою скважину приходится сдавать промысловикам. Ане хочется, жалко. За полгода ты привыкаешь к ней, мучительнице, к этой тысячу раз проклятой скважине, к черной площадке, пахнущей железом, нефтью, земным чревом. Жалко…
А поле взять, где ты впервые остановился, влекущая тенью урема или речной бережок с песочком? А село, что дало тебе кров в холода? А люди, которых ты успел узнать и полюбить? Так жалко, что даже сердце мрет. Видно, ребята тоже переживают, хоть и пытаются водочкой облегчить минуты прощания. Все собрались? Да, надо ехать. Из-за сладкого меда пальца не проглотишь. Пора!
Зубаиров спрыгнул с мостика.
Увидев, что мастер «настроился», буровики засуетились и стали преувеличенно весело прощаться с провожающими — с остающимися здесь друзьями, с девушками-кочегарами, что всю зиму работали на буровой. Зубаиров разыскал в толпе сутулого, белобородого старика.
— Ну что ж, Салахетдин-бабай, еще раз большое спасибо! — Он с размаху хлопнул деда по сухой ладони. — Не поминайте лихом! А по правде если, нам с вами так и не хватило времени толком поговорить…
— А куда теперь, сынок?
— Далеко, дед, далеко! Километров за сто, к речке Сагындык.
— Доброго пути! Приезжай в гости. И лучше всего со сношенькой Райсой, ладно?
— Спасибо, старый, спасибо. Тысячу раз спасибо!
Зубаиров, пожимая руки знакомым и незнакомым, подошел к девушкам-кочегарам. Разия и Карима держат буровиков за рукава, искательно заглядывают парням под козырьки и щебечут, щебечут о пустом, как птички крапивницы. Зубаиров их понимал, но ехать-то надо все равно.
— Ну, девушки, отпустим ребят?
— Они сами нас не отпускают!
— Один человек кричит в лесу товарищу: «Медведя поймал!» — «Так и тащи его сюда!» — «Не идет!» — «Тогда иди сюда сам!» — «А он меня не отпускает!»
— Да, да, абый, знаем: в букваре была такая сказка, — сказала грустно Разия.
Зубаиров смутился, что не к месту пошутил. Скорей трогаться надо.
— Ну, прощайте, девушки. — Он огляделся по сторонам: — А где Гульниса?
— Загляни под автобус, — засмеялись вокруг.
— С Фархутдином?
Мастер нагнулся и увидел переминающиеся хромовые сапоги, а рядом с ними, совсем близко, черные женские лакировки.
— Эй, хватит миловаться! Гульниса! Оставь другим хоть немножко! Фархутдин, я бы на твоем месте…
— Позавидовал бобыль безземельному! — перебил в ответ парень, и Зубаиров опять смутился: что-то ему сегодня и слова нужные не идут на язык.
— Надо бы посидеть перед дорогой, мастер! — загалдели буровики, все еще оттягивая отъезд. — Положено.
— Надоест еще сидеть — сто километров ехать! В автобус!
Посидели. Нет, не так-то легко трогаться! Перед дверцей автобуса снова взялись прощаться. Обнимались, жали друг другу руки, хлопали по плечам, платочками махали.
— До свидания, будьте здоровы! Приезжайте в гости!
— Аман! Аман! — растроганно твердил Сапарбай, что по-казахски означало «до свиданья». — Аман!..
Не отпуская руки своей раскрасавицы, на подножку автобуса наконец встал и Фархутдин.
— Гуд бай, милая! — дурашливо говорил он, будто не замечая слез на глазах девушки. — Гуд бай! Если не веришь, замеряй глубину этой реки. Река Ик — она тебе всю правду скажет. Если вода прибывает — значит, это мои слезы…
Из автобуса Зубаиров видел, что прижимают платочки к глазам и другие девушки. Как это он не нашел слов для них? Почему так прохладно попрощался? Эти простые деревенские девчата столько за зиму сделали для буровой!
Мастер выпрыгнул из автобуса, сгреб девчат в охапку.
— Простите, что я ругал вас иногда. Вы — замечательные девчонки! Не забывайте нас, приезжайте в гости! А еще лучше — давайте к осени на работу. Всех приму с радостью!
— Забудете.
— Таких работниц нельзя забыть. Правда. Ну, договорились? Ждем!
Когда Зубаиров приказал шоферу трогаться, вылепилось, что нет Мутгарая. Поднялся шум. Мутгарай утром был тут — собирал палатки, помогал грузить в машину вещи, со всеми вместе поел. Потом исчез. Правда, он всегда умел незаметно куда-то пропадать, но уж в день отъезда, извините, это даром ему не пройдет! Буровики, галдя, сошли с автобуса.
— Куда же делся этот Мутгарай? Вот мешок с овсом!
Посыпались предположения и догадки. Саакян сказал, что Мутгарай наверняка побежал на прощанье искупаться, но так как плавать не умеет, то давно лежит на дне Ика и всплывет только через три дня. Тин-Тиныч придерживался того мнения, что Мутгарай ушел в Башкирию опохмеляться. Это, пожалуй, было поближе к истине. В честь завершения скважины бригада вчера провела торжественное собрание, а потом в лесочке буровики организовали традиционный обед, затянувшийся до ужина. Сегодня с утра Мутгарай был не в настроении, места себе не находил. А Башкирия начиналась на том берегу Ика, через мост. Там был другой часовой пояс и на два часа раньше открывались магазины.
![Улыбка прощальная ; Рябиновая Гряда [повести]](/storage/book-covers/b4/b441843207b938ffce8d8d6e7fb5925012591093.jpg)
