Турецко-русская война 1710–1713 гг. - [28]
Но всего через три дня, 28 февраля, когда юг России и Украина уже полыхали, Пётр I в очередной раз заявил, что готов с Портой «и ныне ещё добродетельно согласитись и… в приятстве жити» и как только от султана «доволное безопаство учинится», то царь отведёт войска от границ и будет прилагать «всякие способы к приятному примирению»[254].
Верховный правитель царства обладал развитой интуицией и не исключал несчастного исхода «Турецкой войны» и даже своей смерти. Завещанием выглядели в «жестокое время» указы самодержца 2 марта 1711 г. о присяге губернаторов и сенаторов («клятва пред Престолом Божиим» в Успенском соборе) в верности «всему государству», указы о беспрекословном послушании новому органу власти — Сенату и об учреждении института фискалов.
Венчание в селе Преображенском с Екатериной Алексеевной, объявленной 6 марта 1711 г. «законной государыней» стало «одним из самых изумительных событий нашего странного века» (Ч. Витворт). Оно вершилось для того, чтобы в случае беды его дочери Елизавета и Анна, «ежели сироты останутца, лутче бы могли своё житие иметь»[255], а родня самодержца считала Екатерину Алексеевну «вдовствующей царицей».
В ночь с 6 на 7 марта царь выехал из Преображенского догонять армию. Своей «волею» к нему присоединилась «новонаречённая» царица, которая позже, 10 июля вывела монарха из стресса во время сражения на р. Прут. Её сопровождала свита женщин и генеральских жён, многие из которых взяли с собой в спальные кареты и детей.
Иностранных послов Пётр уверял 6 марта, «что через 10 дней предполагает быть на границах Валахии, а оттуда — прямо возвратится в Польшу»[256]. Для себя он мрачно называл марш на юг «безвестным путём».
Недобрым предзнаменованием стала жесточайшая хворь правителя. С 27 марта по день Пасхи 5 апреля в Луцке Пётр I две недели (!) «не чаял живота себе» («весьма жить отчаялся», «не надеелся вас всех более видеть»). Властитель был «болен скорбью такою, какой болезни отроду… не бывало». Только 9 апреля он «стал учиться ходить». 24 апреля монарх считал себя «почитай, в отчаянии сущему… ибо дела, что [ни] день, отменяются»[257].
13 апреля Пётр I вызвал фельдмаршала Шереметева, великого канцлера Г. И. Головкина, подканцлера П. П. Шафирова и посла в Польше Г. Ф. Долгорукова. Этот военный совет постановил «не упуская времени» к 20 мая всей армией с полным составом людей, повозок и лошадей наибыстрейше занять исходный плацдарм для вторжения в османские владения, начиная от центрального склада продовольствия в Брацлаве на Южном Буге и до Днестра у Сорóк. («Стать в поле от Брацлава к Днестру»).
Комплект офицеров был полный, «упалых мест» не было. Двенадцать саксонских офицеров русской службы даже были отосланы из Яворова в Нарву. Провианта должно было хватить для армии на четыре месяца[258]. С конца апреля 1450 драгун и три сотни донских казаков собирали к Немирову хлеб, овец, волов и лошадей и занимались отсылкой в Киев тех казацких старшин, которые «были при Орлике»[259].
Татары, поляки Потоцкого и орликовцы зимой-весной 1711 г. так разорили Подолию, что хлеба в Брацлаве было в обрез. Шереметев предупреждал, что на пути надо загодя устроить провиантские склады, что конный парк в «великом походе» 1709 г. от Полтавы в Прибалтику и во время осады Риги в 1709–1710 гг. «разорился», что перевозить полковую амуницию не на чём, что «донские казаки при дивизиях, також и при кавалерии… в худом состоянии и лошадьми опали и просят непрестанно о жалованье». Таким образом, идти на юг Русской армии пришлось со скудным запасом в надежде на провиант в Молдавии и Валахии.
Царя в это время беспокоил вопрос, как новобранцы и армия будут биться «огненным боем». Рекрутов приказывалось «учить непрестанно стрельбою». Даже драгунам, вопреки указу биться холодным оружием при конных атаках, теперь предписывалось «твердить стрельбу», не жалея пороха. Рогаток Пётр приказал сделать сверх нормы на пять полков, а каждый солдат и драгун должны были иметь футляры для «ножей»[260].
Особые усилия прилагала русская дипломатия, чтобы получить помощь польского короля и Речи Посполитой. «Дела Северного союза в очень грустном положении», «всё назрело для общего отпадения от короля Августа». «Поляки же, если быть может и не расположены к России, то разрознены, нерешительны, ежеминутно могут быть подкуплены подарками и подавлены силою. Потому, пока у царя есть деньги, пока оружию его сопутствует успех, вряд ли они выскажутся против него»[261].
Вести о переходе Молдавского княжества под протекторат Российского царства беспокоили Августа II, Речь Посполитую и Габсбургов. В то время боевой дух Войска польского резко спал. После многих поражений оно утратило веру в свои силы и разлагалось распрями. Дурно снабжавшиеся жолнежи были деморализованы. Нелояльные королю гетманы были лишь управленцами, но не полководцами[262]. Поляки настойчиво убеждали вынести «всё седалище войны» за пределы Речи Посполитой и с удовлетворением приняли известие о русском наступлении в Молдавии.
Польское командование, сознавая слабость своих вооружённых сил (12–18 тысяч), воевать с османами никак не хотело и в Турецко-русской войне старалось держаться нейтралитета («с ласкою») к русским. Шляхта не желала ввязываться в конфликт и требовала компенсаций за русские грабежи, в том числе костёлов и монастырей
